В октябре 1534 года Франциск находился в Блуа. Выйдя утром из своей комнаты, он увидел приклеенное к дверям воззвание (плакард) антикатолического содержания. Гнев его был беспределен. Франциск усмотрел в этом не только средство религиозной борьбы, но и личное оскорбление: какие-то люди имели дерзость проникнуть в глубь его дворца, чуть не в его спальню, для того чтобы в грубых и непристойных выражениях глумиться над религией, к которой принадлежал он сам – «Христианнейший король»! Вскоре стало известно, что такие же плакарды вывешены были во многих местах.
Маршал Монморанси, два брата Гиза и жестокий фанатик кардинал де Турнон (Tournon) воспользовались гневом короля, поклявшегося жестоко наказать виновных, и еще подлили масла в огонь, уверив Франциска, что все это – начало анабаптистского движения,[70] что в столице очень много анабаптистов и что они собираются сжечь все церкви и разграбить Лувр. К негодованию на неслыханную дерзость смельчаков в душе короля прибавился еще слепой страх перед народным бунтом.
Было назначено денежное вознаграждение тем, кто выдаст виновных. К 10 ноября все тюрьмы переполнились и было уже подписано семь смертных приговоров. Тогда изобрели всякие приспособления для мучений казнимых. Их вешали, например, над кострами на блоках и затем медленно подымали и опускали в пламя. Гонения, начавшиеся в Париже, скоро распространились по всему королевству, и ужас охватил протестантов, которым некуда было бежать, кроме владений Маргариты или соседних протестантских государств. Пытки и казни продолжались полгода без перерыва.
Маргарите не удавалось на этот раз смягчить гнев брата. Франциск был беспощаден. 13 января 1535 года он издал эдикт об уничтожении всех типографий – как средств распространения ереси. Правда, вскоре он опомнился и сам приостановил (26 февраля) действие своего указа. 21 января в Париже совершилась грандиозная искупительная процессия, закончившаяся трапезой в епископском дворце, во время которой король возбужденно произнес речь о своей преданности единой католической церкви и поклялся пожертвовать своими собственными детьми, если окажется, что они заражены «лютеровой ересью». Торжество завершилось сожжением шести еретиков; присутствовали в качестве зрителей король с королевой, окруженные своими придворными. В то время это не казалось чем-то необычным. Как правило, вместе с еретиками сжигали и все их крамольные рукописи и книги. Вот почему (из-за отсутствия многих документов) теперь довольно трудно восстановить с точностью историю французских протестантов- мучеников.
«Много и других еретиков было сожжено в последующие дни, – рассказывает очевидец, – так что в Париже только и видны были что столбы, торчавшие в разных местах и пугавшие народ». Мужество, с которым умирали протестанты, предварительно измученные страшными пытками, возбуждало в толпе любопытных удивление и даже сочувствие.
Газета «Парижский обыватель» (Journal d'un bourgeois de Paris), говоря об ужасных карах, налагавшихся королем на лютеран, сообщала:
Сам папа написал ему, что хотя он, папа, и уверен в том, что король это делает из добрых побуждений, однако, когда Господь был на земле, то больше употреблял милосердие, нежели суровое правосудие, и что сожжение живого человека – ужасно жестокая казнь. Вот почему святой Отец просит и убеждает короля утишить свою строгость и рвение, и помиловать их…
Но увещания папы не сразу подействовали на Франциска. Чтобы достойно закончить «очищение» столицы и страны от ереси, 29 января 1535 года был издан эдикт, по которому те, кто принимал и укрывал у себя протестантов, приравнивался перед судом к ним самим, а всякий доносчик на еретика получал четверть его конфискованного имущества. Понятно, что последняя мера значительно увеличила число обвинений… Уже через несколько дней парламент потребовал к ответу 73 человека, в числе которых находился и Клеман Маро, который, едва узнав об этом, скрылся сначала в Беарн, а потом в Феррару.
К весне гонения на реформатов несколько поутихли. Король, подумав, что его действия могли произвести крайне неблагоприятное впечатление на союзников, немецких протестантских князей, принял меры, чтобы оправдаться в их глазах. Он сам написал им, что все казненные были бунтовщиками и анабаптистами, прикрывавшимися только именем Лютера; приказал выпустить всех немецких подданных и снова, обратившись к Меланхтону, пригласил его в Париж.
Несмотря на эти уступки в пользу протестантизма, можно сказать, что с этого времени (1534–1535 годы) началась черная полоса в истории французской Реформации: систематические и серьезные гонения, раскол между гуманистами и реформатами. Период, когда всякий ученый непременно оказывался более или менее протестантом, уже миновал. Теперь те гуманисты, которые даже и сочувствовали в душе новому религиозному движению, глубоко таили свои симпатии, боясь поплатиться за них жизнью и предпочитая пользоваться некоторыми из новшеств, внесенных протестантизмом, не отказываясь, однако, и от тех преимуществ, которые им давала прежняя система. Любя больше всего уединение и тишину своих рабочих кабинетов, они уже полагали, что должны существовать две религии: одна – для простого народа, другая – для философов, а последним так же мало годился протестантизм, как и католичество. В конце концов, они не поддержали ни реформированную, ни римскую церковь, но им принадлежит честь сохранения «сокровища свободной мысли».
Глава 11
Высокое покровительство
Отношение Франциска I к реформатской церкви резко изменилось с началом «дела плакардов». До 1534 года король еще не решается безусловно поддерживать католиков, которые, преследуя еретиков, преследуют в то же время и ученых. Но вот он становится открытым врагом Реформации, окончательно подчиняется гибельному влиянию Монморанси и кардинала де Турнона, является слепым орудием в руках ультракатолической парии. После искупительной процессии по Парижу, после эдиктов об уничтожении типографий и о наказании за укрывательство протестантов можно утверждать, что прежнего Франциска, который был покровителем наук и искусств, уже больше нет.
Религиозным преследованиям теперь подвергаются не только те, кого называют еретиками, но и поэты, и ученые. Многие бежали из Парижа. Руссель поспешил уехать в Наварру, Амио нашел убежище в Бурже (у Маргариты), Кальвин вернулся в Париж в мае 1534 года и бежал в ту же осень через Страсбург в Базель.
Клеман Маро был вызван парламентом на суд, когда он находился в Блуа. Уверенный в том, что ему удастся доказать свою полную непричастность к «делу плакардов», поэт уже собирался ехать в столицу, как вдруг получил известие, что у него на квартире, в Париже, произвели обыск и нашли компрометирующие его книги. Видя Франциска слишком раздраженным, чтобы хоть сколько-нибудь рассчитывать на его заступничество перед Сорбонной и парламентом, Маро бежал в Наварру. Но и там он оставался недолго – вскоре покинул Наварру по совету самой Маргариты и отправился искать убежища во владениях Ренаты Феррарской, близкого ей человека.
Рената Феррарская – дочь Людовика XII и Анны Бретонской, родилась 25 октября 1510 года. В детстве принцесса училась у Лефевра д'Этапля и постоянно переписывалась с Маргаритой. В 1528 году она стала женой герцога Эрколе (Геркулеса) д'Эсте. По примеру Маргариты, которую она очень любила, Рената покровительствовала ученым, поэтам, художникам и реформаторам. В особенности она благоволила французам, для которых двери ее дворца всегда были гостеприимно открыты. Вот и Клемана Маро молодая герцогиня приняла очень радушно, хотя прежде не знала его лично. В июле 1535 года он получил место ее секретаря.
Гонения, которым Маро подвергся во Франции, докончили его обращение в протестанта. И он, найдя герцогиню очень подготовленной к принятию нового вероучения, начал сильно на нее влиять. Герцог Феррарский совсем не знал Маро и потому не препятствовал своей супруге в решении принять к себе на службу «галльского поэта», от которого не ждал ничего, кроме безобидных стихов и остроумных эпиграмм. Поэтому он не обратил внимания на донесения своих дипломатов, уведомлявших его, что «некий француз, по имени Клеман, недавно поселился у светлейшей герцогини, будучи изгнан из Франции за лютеранство, и что этот человек очень способен привить ей язву ереси». Опасения послов сбылись. Вскоре маленькая Феррара оказалась прибежищем для всех, кто не мог оставаться во Франции из-за своих взглядов и убеждений. В марте 1536 года к Ренате приехал Кальвин. Герцогиня с радостью встретила его, подолгу беседовала с ним и вскоре стала его последовательницей. Таким образом, Кальвин докончил то, что успешно начал Маро.
Неожиданный случай нарушил установившуюся жизнь феррарского кружка. 14 апреля 1536 года во
