время торжественного богослужения один певчий вышел из церкви с громкими богохульствами. Он был француз родом и принадлежал к ревностным ученикам Маро. Началось дело. Трое из приближенных герцогини Ренаты были арестованы; имена двоих известны – Zanetto и Carnillon, что касается третьего, имя которого старательно выскоблено во всех документах по этому делу, то здесь мнения историков расходятся: некоторые полагали, что это был сам Кальвин, другие называли каноника дю Тийе (Tillet), наконец А. Лефран в этюде «О религиозных воззрениях Маргариты» доказывает, что этот таинственный узник был не кто иной, как сам Маро.
По поводу инцидента завязалась переписка Ренаты с французским двором и с Маргаритой, которая, конечно, принялась хлопотать за феррарских заключенных. Лефран доказывает, что именно своему любимому поэту Клеману Маро королева Наваррская не раз писала в феррарскую тюрьму, утешая его и обещая скорое избавление. Историк обращает внимание на одно произведение Маргариты – «Жалоба узника» (Complainte pour un detenu prisonnier). Оно представлялось исследователям загадочным и вызывало самые разнообразные толкования (предполагали, что этот узник – сам Франциск, или Жерар Руссель, или Беркен). От имени кого же писала Маргарита свою «Жалобу»? Вот вопрос, неизбежно возникающий при чтении этого небольшого произведения, и разрешению этого вопроса Лефран посвящает целую статью. Он приходит к выводу, что «Жалоба» написана королевой за поэта Маро, который сидел в феррарской тюрьме.
Известно, что поэту удалось бежать с помощью герцогини Ренаты и французского посла, и он укрылся в Венеции. Однако Маро здесь скоро стосковался, и его неудержимо потянуло на родину. Ответом на его послания к королю и к дофину было разрешение вернуться во Францию с условием публично покаяться и «жить по-христиански». Маро согласился и был принят в Лионе кардиналом де Турноном, после чего отрекся от всех своих прежних «заблуждений». В Парижской национальной библиотеке хранится письмо кардинала де Турнона к маршалу Монморанси от 14 декабря 1536 года:
Monsieur Clement Marot est depuis quelques jours en cette ville [Lyon] qui est venu en bonne volonte. Il me semble de vivre chretiennement; il a delibere de faire abjuration solennelle devant moi et devant le vicaire de Monsieur de Lyon.[71]
Но благополучие, купленное такой ценой, оказалось непрочным и недолгим. К. Маро – по совету и с помощью своего друга, профессора высшей королевской школы Ф. Ватабля – принялся переводить псалмы, за которые он брался и раньше. Успех был неслыханный. Псалмы распевали с утра до ночи решительно все, причем каждый подбирал к словам любой мотив, нисколько не стесняясь степенью его пригодности к духовному содержанию. Маро поднес даже экземпляр своего перевода Карлу V, проезжавшему в 1539 году через Париж в Нидерланды, и получил от него за это в награду 200 золотых. Однако (несмотря на явное покровительство короля) Сорбонна негодовала на переводчика, дерзнувшего взяться за одну из священных книг; по ее мнению, перевод на французский язык лишал Библию всякого священного значения, а потому это могло быть только делом еретика. Казалось подозрительным и то обстоятельство, что перевод сделан с помощью ненавистного Сорбонне профессора-семитолога.
Приложив некоторое старание, сорбоннисты «открыли ереси» в переводе псалмов и на основании этого открытия послали королю просьбу запретить поэту продолжение начатого им труда. Франциск не сразу согласился, но все же уступил. Это не предвещало ничего доброго поэту; он испугался новых гонений, новых опасностей, надвигавшихся на него, и бежал в Женеву (в 1543 году), думая там найти больше терпимости к убеждениям, больше свободы мысли. К несчастью, он ошибался. Женевский диктатор был страшнее Сорбонны. Маро не мог оставаться в городе Кальвина и переселился в Турин, где в следующем году и умер на руках у своего верного друга Лиона Жане, который вырезал на его могиле десятистишие, кончающееся гордым девизом поэта: «La mort n'y mord!»[72] Таков финал жизни человека, которым должна была бы гордиться Франция XVI века.
Другой большой поэт и друг Клемана Маро, Бонавантюр Деперье, был секретарем (и так же, как Маро, другом) Маргариты. Мы уже говорили о том, какое глубокое влияние имела она на развитие его таланта, какое светлое и поэтическое чувство сумела она внушить человеку, заклейменному именем безбожника, не имеющего ничего святого, ничего заветного в душе. Мы сказали также, что некоторые из его произведений дышат искренним религиозным чувством и что пробуждение этого чувства должно быть приписано опять-таки королеве, его покровительнице. Как же объяснить тогда появление из-под пера Деперье такого произведения, как «Кимвал мира»? Оно сразу прославило автора дерзкой смелостью, возмутив и католиков, и протестантов. Все выступили против, все голоса (в первый раз совпали мнения Кальвина и Сорбонны) слились в один негодующий хор. Книгу запретили, хотя самого автора и не тронули – благодаря заступничеству Маргариты.
«Кимвал мира» был первым французским сочинением, прямо указавшим на существование наряду с двумя теологическими партиями (католической и протестантской) третьей группы – свободных мыслителей. Вначале Деперье примкнул к новому религиозному движению. Как мы знаем, он участвовал даже в издании Библии Оливетана и переводил псалмы и кантики. Но с каждым годом ему становилось все яснее и яснее, что Реформация, выливавшаяся во Франции в конце 1530-х годов в мрачную и нетерпимую догматику Кальвина, становилась такой же сухой, такой же фанатичной, как и само католичество. Деперье выступил против них с четырьмя маленькими диалогами, в которых беспощадно высмеял
Деперье страстно хотелось вернуться к своей покровительнице, несмотря на то, что в Лионе он нашел своих старых друзей и знакомых, блистательнейших представителей тогдашней науки, литературы и искусства, постоянно собиравшихся в салоне мадам дю Перрон, супруги Антуана Гонди.
В 1541 году его надежды оживились. В сентябре в Лион прибыл весь двор, сопровождавший Франциска и его сестру. Деперье воспрянул духом и настойчивее прежнего стал умолять королеву о возвращении ему доверия и о зачислении его снова в штат наваррского двора. В октябре ему выдали 110 ливров в качестве камер-юнкерского жалованья. Это возвращение милости поэту сильно не понравилось многочисленным его врагам. Королеву обвиняли в чрезмерной доверчивости, снисходительности и даже в некотором легкомыслии, ее упрекали за то, что «она поддерживает своими средствами, благосклонностью и расположением тех лиц, которые подозреваются одни в нарушении католической религии, другие в совершенном презрении к ней». Никто из обвинителей не мог понять Маргариту и ее терпимость даже по отношению к тем, чьи воззрения она не разделяла. Только Ш. де Сент-Март верно оценил мотивы, руководившие поступками Маргариты:
Королева твердо помнила ответ Аристотеля своему другу. На вопрос последнего – зачем он подал милостыню дурному человеку, философ возразил:
– Я дал эти деньги не порочному человеку, а человечности.
Недаром Маргариту называли «пристанью и убежищем всех несчастных»: она смело и открыто шла на помощь всякому человеку, не спрашивая о его философских и религиозных теориях, но веря, что если только они искренни и бескорыстны, в них всегда найдется доля безусловной истины, к которой, в конце концов, все одинаково стремятся.
Деперье недолго наслаждался вновь обретенной милостью своего друга и покровительницы. В 1544 году он окончил жизнь самоубийством. Невозможно сказать, что побудило его к этому: было ли это результатом
