Однажды, как-то пришлось к слову, я спросила:
— Макс, теперь вы, наверное, с тетей Светой хотите завести детей?
— Да ты что, Лана, — рассмеялся он. — Какие дети? Я сам еще чувствую себя ребенком, — и признался: — Если честно, Лана, я отношусь к Свете больше как к матери, чем как к жене. И отцом Анжелы и Алешки я себя не ощущаю, скорее, старшим братом… Хотя, когда ты спросила про детей, я понял, что да, года через два — три мне хотелось бы завести собственного ребенка. Но Света, наверное, уже не сможет родить.
"А я смогу" — хотелось сказать мне, но я, конечно, промолчала.
С этого момента, или чуть позже, я стала замечать, что наша дружба с Максом начала переходить в нечто большее. Он стал целовать меня нежнее, а иногда промахивался, и попадал не в щеку, а в уголок губ. Как же это было приятно. И как хотелось, чтобы он поцеловал меня прямо в губы…
Иногда я подходила к сидевшему за компьютером Максу, и он машинально обнимал меня за талию или гладил по спине. Я просто таяла от этих прикосновений. Мне и самой хотелось прикасаться к Максу, и я, как бы невзначай, опускала руку ему на плечо, или вставала так близко, что бедром задевала его локоть.
Несмотря на отопление, зимой в мансарде было прохладно, особенно когда дул северный ветер. Макс сидел за компьютером в теплых носках и свитере, но руки у него все равно мерзли. Жалея его, я предложила:
— Хочешь, отдам тебе свой электрокамин?
— Тогда будешь мерзнуть ты, — возразил он.
— Под одеялом мне будет тепло, — сказала я.
— Такое большое помещение бесполезно обогревать электрокамином, — ответил Макс. — Я лучше буду иногда приходить к тебе греться, если позволишь.
— Конечно, приходи, — с радостью согласилась я.
Первые раза два Макс приходил и грел руки над камином. А я лежала в кровати и любовалась его профилем.
Но потом он пожаловался, что от камина ладони сильно сохнут, потом шелушатся, а это неприятно. И легонько провел тыльной стороной ладони по моей щеке.
Да, на самом деле не очень приятно. Рука была холодная, как железо, и шершавая, как терка.
— Погрей их под моим одеялом, — предложила я.
— Ну что ж, ты сама предложила, — сказал Макс и сунул руки под одеяло, положив их на мою грудь.
Между моей грудью и его ладонями была только тоненькая трикотажная ночная сорочка. И холод его рук я ощутила. А в груди сразу как будто разгорелся огонь. Это было такое необычное, такое ошеломляющее чувство, что я едва сдержалась, чтобы не закричать от восторга.
Но очень скоро мой огонь растопил его лед. Макс еще некоторое время нежно сжимал мои маленькие груди, утонувшие в его ладонях, а я едва не задыхалась от жаркого томления. Мне хотелось, чтобы он сжал в объятиях всю меня, а не только грудь.
— Никогда бы не отпускал, но пора идти работать, — шепнул он мне, поцеловал в щеку и ушел.
А я еще долго вспоминала это ощущение соприкосновения льда и пламени.
В другой раз он положил холодные руки мне на живот, и это было тоже незабываемо. Я дрожала не от холода его рук, а от огня, который разгорался у меня внутри.
А в третий раз Макс сказал, что замерз очень сильно, стянул с себя свитер и скользнул ко мне под одеяло. Возмутиться я не успела, а в следующее мгновение мне уже и не хотелось возмущаться. Я ведь сама только об этом и мечтала, чтобы он обнял меня всю. Мне сразу стало жарко, так что я никакого холода от тела Макса не чувствовала. Мне было так хорошо, что я едва не заплакала. Он заметил слезы в моих глазах и прошептал:
— Ну что ты, маленькая? Не бойся, я тебя не обижу.
— Я знаю, — ответила я, и все-таки заплакала.
Он целовал мои мокрые щеки, слизывал языком слезинки в уголках глаз и говорил ласковые слова до тех пор, пока я не начала улыбаться. Потом встал, надел свитер и сказал:
— Ты такая теплая, что я не смог удержаться. Я от тебя теплом зарядился до самого утра. Прости. Больше не буду.
— Ну почему нет? — спросила я и добавила чуть смущенно: — Мне было приятно.
Он улыбнулся, ничего на это не ответил, подоткнул мне одеяло, сказал:
— Спи, родная, — и ушел.
Потом наступила оттепель, в мансарде стало тепло, и несколько дней Макс заходил ко мне только пожелать спокойной ночи. И я с нетерпением ждала, когда снова подует северный ветер.
Когда, наконец, это случилось, Макс прибежал ко мне в двенадцать ночи, сбросил свитер и залез ко мне под одеяло. Мы обнялись, и некоторое время лежали так, пока обоим не стало жарко. Макс откинул одеяло.
— Хочешь, сделаю тебе хорошо? — тихо спросил он.
Я немножко испугалась. Он что, хочет заняться со мной любовью? Я бы соврала, если бы сказала, что не хотела этого. И я бы согласилась, только если бы Макс не был женат. Но обижать любимого категорическим отказом мне тоже не хотелось.
— Мне уже хорошо, — ответила я.
— Глупенькая моя, — ласково сказал он. — Я не имел в виду секс. Ты ведь несовершеннолетняя… Ты столько делаешь для меня, позволь мне отплатить тебе за твою доброту.
— Ну… ладно, — ответила я. Все-таки очень любопытно было, что он будет делать, чтобы мне стало еще лучше, чем сейчас.
Макс снял с меня ночную сорочку, стянул трусики, и лег на меня. Чувствовать на себе тяжесть мужского тела было приятно. Свои спортивные брюки он снимать не стал, но я и сквозь них чувствовала его затвердевшее мужское достоинство, и одно это приводило меня в волнение. А Макс начал целовать и ласкать меня языком, начав с шеи, и опускаясь все ниже: грудь, пупок, живот. Это было настолько ново и настолько приятно, что я боялась дышать, чтобы не упустить ничего из этих новых умопомрачительных ощущений.
Макс раздвинул мои бедра, и я почувствовала, как его язык проник в сокровенную щель между ног. Нет слов, чтобы описать то, что я почувствовала. Внутри что-то запульсировало, волнами распространяя чувство эйфории по всему телу. Я даже не представляла, что бывает такое наслаждение.
Вот так с каждым днем мы становились все ближе друг другу. А при тете Свете, Анжеле, Алешке и других людях должны были казаться равнодушными. Ну, чтобы не вызывать подозрений.
Не знаю, как для Макса, а для меня это было трудно. Мне хотелось светиться так же, как тетя Света. Иногда, когда никто не видел, мы с Максом переглядывались, или
