Ладонь Димитрия тяжело шлепнула по плиткам рядом с ее головой, он сам весь напрягся, рвано двинулся между широко раздвинутых бедер Северины, еще саднящих от его твердых пальцев, закусил верхнюю губу так сильно, что показались зубы. Одновременно с этим воздух ворвался в ее легкие, она с хрипом вдохнула, одной рукой царапая себе шею, другой — ему лицо. Последние судороги борьбы, которую она проиграла.
— Ш-ш-ш, — он мотнул головой, уходя от ее ногтей, наклонился, осторожно поцеловал в распахнутые, сухие, как песок, губы. — Я внутри. Чувствуешь? Нравится ощущение? Ты ведь так долго этого ждала. Каков он, вкус победы? Поделись со мной.
Она, конечно, чувствовала. Его твердый член, вошедший в ее мягкую плоть глубоко, до сладкой боли, до ощущения легкого натяжения, предела ее возможности. Его тренированное, сплошь состоящее из мышц тело, придавившее ее бедра к холодным плиткам с изображением звезд. Он играет с ней в благородного, не мучает, а дразнит ее, и от этого только хуже, потому что если бы он поступил с ней, как поступал с третьим сортом своих девок, у Северины еще оставались бы силы бороться. А так…
— Я ненавижу тебя, — простонала она, облизывая губы и стараясь выползти из-под него. — Светлый бог тебя накажет. Ты осквернил его темпл.
— Накажет? Меня? За секс с собственной женой? — Димитрий чуть вышел и легонько толкнулся в нее. С его щеки сорвалась и упала ей на грудь капелька крови. Северина невольно застонала, стискивая кулаки, потому что внизу живота разливалось удовольствие и становились непослушными, ватными ноги.
— Накажет. Обязательно, — горячо прошептала она. — Он все видит. И Огаста тоже. Она смотрит на нас.
— Ну и что. Мне кажется, ей нравится. Когда я ласкал Эльзу на их глазах, они просто смотрели. Сними платье, волчица. Я хочу видеть тебя голой.
Платье — ее последний оплот, оставаясь полуодетой, Северина могла хотя бы убеждать себя, что не до конца уступила. Но если не снять, Димитрий просто порвет все тряпки, с него станется, и тогда ей придется убегать отсюда без ничего.
— Слезь с меня, — прошипела она сквозь зубы, расстегивая пуговицы на груди.
А когда его вес перестал ощущаться сверху, размахнулась и двинула кулаком ему в челюсть. Она не сдается, она борется до конца, даже если половину партии проиграла. Димитрий зарычал за спиной от ярости, и боги по-прежнему были на его стороне. Успел, схватил уползающую Северину за лодыжку, дернул обратно, боль ударила ее в грудь. Между бедер ощущалась влага — желание ее проклятое, она ведь хотела его, не сердцем, но звериной половиной, и он это тоже понял.
Она выгнулась и закричала, когда Димитрий навалился сзади, коленями раздвинул ее ноги в разные стороны, рукой приподнял под живот. Сдернул платье через голову — кажется, не порвал, пуговицы-то она все же расстегнула. Прижался обнаженной кожей к ее спине, вонзил зубы в плечо, распластал и подчинил, как свою самку. Там, внизу, ей было не больно, хоть его член и задвигался в ней без всякой ласки и осторожности, пронзая истекающее желанием тело. Хорошо там было, сладко. "Еще… еще" — рвалось из горла само собой, с влажными шлепками соединялись тела, быстрее и быстрее, глубже и глубже.
Если бы Северина испытала этот секс в таком состоянии, в каком муж держал ее долгое время, то наверно сошла бы с ума. Сознание не выдержало бы ощущений, которые были не просто на грани — за гранью с первой же секунды. Ян часто занимался с ней любовью в последние дни, но все равно она кончила в первые же несколько минут, а когда Димитрий чуть сместил руку под ее животом и раздвинул нижние губы, чтобы коснуться между них пальцем — кончила снова. Волк и волчица созданы друг для друга лучше, чем волчица и человек.
"Пожалуйста, остановите это. Остановите это кто-нибудь", — вяло размышляла она позже, выбившись из сил. Огаста смотрела и улыбалась, пока обнаженный мужчина наслаждался лежащим у алтаря оскверненного темпла неподвижным женским телом, останавливаясь изредка, чтобы перевести дыхание, и снова продолжая. Он тоже улыбался, а кровавые следы совсем подсохли на его щеках. Как просто быть счастливым, если счастье — это всего лишь чужая боль.
Северина пришла в себя, дрожа от холода на полу. Она лежала, свернувшись калачиком, поджав ноги и руки к животу, и совершенно не помнила, в какой момент Димитрий, наконец, оставил ее в покое. Похоже, снаружи снова пошел снег, в помещение тянуло непередаваемой свежестью и морозцем. Она с трудом разогнула застывшую спину, подняла голову: так и есть, несколько снежинок порхали в воздухе, прилетев откуда-то сверху из распахнутого окна. Еще немного — и начнет светать. За дверью темпла не слышалось ни шороха, и оставалось лишь гадать, несут ли там еще свою вахту бурые или даже они покинули это место.
Димитрий безмятежно спал с ней рядом, лицо у него было усталое, кровавые дорожки на щеках и шее превратились в потрескавшуюся темно-коричневую корку. Стереть бы эту довольную улыбку с его губ, но у нее страшно замерзли руки. И в груди появилась боль, там, где раньше шевелились бабочки. Наверно, просто сильно ударилась об пол, когда упала, вот они все и сдохли. Теперь внутри пустота, гулкая, как эхо в бочке. Или в темпле, оставшемся без святых.
Она оглядела себя: искусанные до фиолетовых подтеков и расцарапанные руки и плечи, покрытые синяками бедра и бока. Вот такие они, следы любви Димитрия. К какой категории его женщин теперь себя отнести? К первой, второй или третьей? Уж точно не к третьей — он ничего не писал на ее спине. Может, просто потому что не было ножа? Ах да, он же сказал, что забыл, что значит та загадочная буква. Видимо, ему больше нет нужды оставлять себе напоминания о ней.
Северина раскрыла ладонь и долго смотрела на нее, пытаясь сообразить, зачем. Вспомнила: ожог. Уже прошел, вот и славно. И остальные шрамы тоже сойдут. По крайней мере, внешние. Она опустила руку и осторожно коснулась себя между ног, там, где саднило больше всего. На пальцах осталась вязкая белесая жидкость, Димитрий не сдерживал себя ни в чем и наполнил ее семенем два или три раза. Мечты сбывались практически одна за другой.
Первые шаги и грохот осыпающейся кладки раздались, когда она, одевшись в уцелевшее платье, тихонько плакала у стены под портретом Огасты. Димитрий тоже услышал звуки, повернулся на спину, сонно втянул носом воздух, приподнял голову: глаза светлые, словно и не было прошлой ночью в нем
