Жилище отвечало всем трем требованиям. Когда Сара пошла в садик, Наоми начала подрабатывать и учиться в местном колледже. В конце концов она разберется с ветеринарной школой в следующие шесть с половиной лет.
Однако было и кое-что еще. Самой болезненной частью процесса оказалась та, которой Наоми не делилась ни с кем. Мисс Уильямс не нравился ее ребенок. Да, она обожала дочь. И чувствовала к ней глубокую безусловную любовь. Но в те моменты, когда мать была честна с собой, она молчаливо признавала, что ей на самом деле не нравится ее дитя.
Сара могла быть самой любящей девочкой, которую вы только встречали за всю свою жизнь, но одновременно самой злой и изматывающей.
Два года спустя после внезапной кончины отца Наоми от сердечного приступа в пятьдесят три, Сара, только познакомившись с идеей смерти, будет напоминать об этом тревожном и захватывающем знании с болезненным постоянством ноющего зуба.
Кто-то в садике вспомнит про отца, и ребенок уже дома скажет: «Но ты ведь никогда больше не сможешь поговорить со своим папой, правда, ма?»
Или заговорит о родителях, и Сара посмотрит на Наоми и произнесет: «Теперь у тебя только одна мама, а па никогда не вернется, да?»
Или услышит, что кто-то звонил кому-то по чертову телефону: «А ведь твой папа теперь уже никогда не позвонит, да?»
Любой здесь вздрогнет и рассмеется: «Она лишь пытается осознать смерть, бедная крошка!», но Наоми нутром чуяла мстительность.
Ее дочь не любила ее, и это было нормально, поскольку само чувство оказалось взаимным.
Хотя, с другой стороны, она, конечно, любила Сару, но… не была в том уверена. Может, получится… потом. Прямо сейчас она хотела взять дополнительную ночную смену на складе всякий раз, что и делала, когда могла, – ну и откладывать понемногу.
Ветеринарная школа. Вот настоящий приз. И только о нем стоит думать.
Наоми опустошила ведро в большой бак в дальнем углу погрузочной платформы и повернулась, чтобы идти обратно, когда едва не налетела на Кекса, который возник словно из пустоты.
Парень пребывал в своем обычном приподнятом настроении.
– О, привет, – сказал он, – ты здесь работаешь?
Наоми глянула на свою форменную блузку, затем на него.
– А разве не все здесь это носят?
Он засмеялся.
– Я – Кекс.
– Кекс?
– Ну, прозвище у меня такое.
– Понятно, – произнесла она. – Тебе, должно быть, нравится та книга.
– Какая книга?
– «Их глаза смотрят на Бога».
– Даже не слышал о такой.
– Ну ведь кто-то назвал тебя в честь ее персонажа.
– Ха, нет.
– Тогда откуда у тебя это прозвище?
– Долгая история, да и довольно неприятная.
Было не похоже, что Наоми куда-то спешит, поэтому она просто смотрела на парня в ожидании.
У нее такие карие глаза. Господи, на мониторе их и не разглядишь, она их не отводит, и вообще, она когда-нибудь моргает?
И эти глаза говорили ему продолжать, и он начал рассказывать:
– Мне было шестнадцать или около того, и мы с ребятами однажды шатались то тут, то там. Нам захотелось перекусить, поэтому мы отправились в «Кикапу» на восемьдесят третьей улице, решили взять немного «Твинки». Я опоздал, и чуваки умяли все самое лучшее, весь «Хостесс», а мне оставили только «Сноуболлс», а от кокоса я ведь начинаю задыхаться?
– Ну, наверное.
– Нет, правда, он прямо горло мне перекрывает. Есть один такой десерт, я его пробовал в итальянском ресторане в Вичите, он покрыт шоколадной пудрой, и если ты неправильно ее вдохнешь, то она забьет тебе глотку, и ты не сможешь дышать.
– Не могу сказать, что имела подобный опыт.
– Ну да, это странно. Короче, на меня так действует кокос, только еще сильнее. Так, стоп, о чем я? Иногда я теряюсь, буквально, в смысле.
– У вас кончился «Хостесс».
– Точно! И осталась только какая-то штука под названием «Кекс к чаю от тетушки Сары». Я купил его, съел, и он и впрямь был хорош, мне понравилось, это ведь не преступление? В общем, я хотел вернуться и взять еще, но ребята посчитали, что все это дико забавно. «Он хочет кекс, он хочет кекс, эй, Кекс, где твой кекс?» – типа такое придумали остроумное дерьмо, которое, знаешь, навсегда к тебе прилипает.
– А потом были те сигаретки с травой, которые, как я слышала, частенько участвуют в подобных историях?
– Без понятия, о чем ты. Но в любом случае, с тех пор все меня зовут Кексом.
– Даже твои родители?
– Мой папаша считает, что это бунт.
– А мать?
Он пожал плечами.
– История будет еще длиннее.
В ответ она протянула руку.
– Я – Наоми.
Он взял ее руку, стараясь не смотреть на то, как гладкая темно-коричневая кожа собирается нежными складками у костяшек пальцев: совсем не похожая на ту грубую, в трещинах, «шкуру», которую он видел раньше. Эти странные полукружия, почему-то напоминающие зловещие отверстия от выпавших сучков в дереве, совсем как в той рекламе печенья…. но так уж работал его рассудок: цеплялся за что-то и уносился далеко-далеко, и сейчас он держал ладонь Наоми в своей слишком долго, думая о ее костяшках, господи.
Слегка пожав его руку, она высвободилась.
Кекс попытался продлить момент как можно дольше.
– Я знаю, что ты здесь недавно, поэтому если есть что-то такое… то, чего ты не знаешь или еще чего, просто дай знать, хорошо?
– Ничего пока в голову не приходит, но спасибо. Пожалуй, мне пора.
– Ага, и мне. Забот по горло. Это такое место. Всегда что-то происходит, хотя никогда ничего интересного.
Она улыбнулась. Кекса трудно было не найти умеренно очаровательным. Она заметила обвивающую его правый бицепс неумело набитую змею, но оставила это без комментариев. Его татуировка – его дело, а она увидела достаточно, чтобы понять, где могут нанести столь неуклюжий рисунок.
Он заметил ее взгляд, как и перемену в ее настроении. Чуть ссутулившиеся плечи, легкий наклон головы в сторону. Вечно одно и то же. Если женщинам хватало ума, чтобы познакомиться с ним, то им, конечно, должно было хватить разума не узнавать его лучше.
Черт. И почему он суетится?
– Пока! – Она направилась к двери.
Он направился за ней следом, но она посмотрела на его полное мусорное ведро.
– Ты не хочешь ничего выбросить?
– А, точно. Да, да, верно.
Она повернулась обратно к двери, и расстроенному Кексу ничего не оставалось, как направиться к мусорному баку. Он почти дошел до него, как она его окликнула:
– Да, еще кое-что!
Он повернулся.
– На твоей стороне.
– Да?
– Ты слышал сигнал?
Кекс долгим взглядом посмотрел на нее, и голос на задворках его сознания наконец прорвался.
Видишь?! – отчаянно вопил он во все горло. – Я же говорил!
Кекс таращился на Наоми, и его глаза зажглись надеждой.
– На твоей стороне тоже?
7
Они простояли неподвижно в центре зала на «его стороне» комплекса добрых сорок пять секунд, прежде чем терпение Кекса кончилось. Ему нужно что-то
