Тави яростно кивнул. Хинта перевернулся, начал ворошить кучу мусора, на которой до этого сидел, пополз, перебирая обломки, и вдруг наткнулся на шлем Ашайты — тот все еще валялся там, где его бросил Круна. Хинта вернулся к друзьям, нашел острый осколок, прорезал им внутреннюю обкладку шлема и выдрал оттуда несколько пластов мягкого парапласта.
— Отлично, — шепнул Ивара, — подойдет.
— Он не стерильный.
— Глупости, — сказал Тави. — От заражения он будет умирать три дня. От отравления тендра через кожу мы все умрем через шесть или восемь часов. А от потери крови он умрет уже через десять минут.
Когда мальчики заталкивали парапласт в рану, учитель закричал и потерял сознание. Он еще не пришел в себя, а они уже подхватили его под руки и потащили через руины ангара. Тяжелые балки крыши вмялись в стальные стеллажи, и то, что раньше было центром помещения, теперь превратилось в бурелом из пересекающих металлических конструкций. Иногда им приходилось всходить наверх, на кучи мусора, на горы мятой стали, но чем выше они поднимались, тем больше был риск словить шальную пулю, поэтому они старались держаться низких укромных мест, провалов и щелей, кривых коридоров, образовавшихся под руинами.
— Если тут все такое, — обреченно сказал Тави, — то Ивара умрет раньше, чем мы откопаем робофандр.
Но он оказался неправ. Дойдя до места, где погибли омар и солдат, они увидели перед собой небольшую воронку, оставшуюся от взрыва ракеты. Робофандр был впрессован в ее дно. Боевая броня оказалась в тысячу раз прочнее, чем конструкции здания; все вокруг было согнуто, растерзано, вмято, а робофандр почти полностью сохранил свою форму. На его почерневшем, исцарапанном металле осталось лишь несколько сквозных пробоин — очевидно, те слабые точки, в которые предпочел стрелять омар. Вокруг этих брешей серой слюдой запеклось какое-то вещество. Хинта решил, что это нанопластик, который военные используют в своем снаряжении, чтобы во время боя восстанавливать целостность герметизации. Сам омар тоже был здесь. Он превратился в омерзительную обожженную, склизкую кучу, которая все еще липла к верхней части робофандра
— А они точно погибли? — спросил Тави.
— Омар, думаю, да, а солдат — не знаю. — Хинта спрыгнул на дно воронки, прополз по огромному боевому экзоскелету и остановился прямо перед тушей мертвого омара. Своей изломанной рукой тварь проникла куда-то в глубину робофандра — брешь здесь была такой большой, что серая масса нанопластика вокруг нее еще не успела застыть. Хинта сел на грудь робофандра и начал ногами бить и толкать омара. Ему казалось, что он тратит на это последние остатки своих сил, и ничего не выйдет. Но внезапно омар свалился с головной части робофандра, отрывая вместе с собою расшатанный входной люк.
— Ивара, Ивара, — позвал Тави. — Хинта, он очнулся, но не может говорить.
— Больно, — выдавил учитель.
— Оставь его на минуту, — попросил Хинта. — Спускайся сюда. Сделаем это вместе.
Внутреннюю камеру робофандра озарял мерцающий свет мониторов и датчиков. Вся она, все оборудование в ней были залиты серой слизью. Вместе они вытащили оттуда тело солдата. Тот оказался огромным крепким мужчиной — в Шарту таких больших и сильных людей не было — в простом облегающем комбинезоне, покрытом сетью металлических бляшек-датчиков. Тело его было невероятно изранено: живот разворочен пулями, голова почти отделилась от шеи — видно, омар сумел так глубоко засунуть свою страшную руку, что вогнал когти прямо в горло человека. За каждой из ран тянулись странные нити, похожие на провода. Другим концом они уходили в стенки капсулы.
— Это наниты?
— Надеюсь.
— Нам придется раздеть Ивару и этого тоже, и надеть на Ивару его костюм.
Они помогли учителю спуститься, положили его рядом с мертвецом и принялись за новый этап работы. После землетрясения Хинта успел увидеть некоторое количество человеческой наготы, но тогда он был опьянен, болен, и все происходило мельком. Сейчас, впервые в жизни, он увидел вблизи и ясно донага раздетого взрослого мужчину. Вопреки отупению, усталости, горю и страху он все же испытал приступ стыда. Здесь, в этих голых телах, одном мертвом и одном раненом, пряталось сердце войны. Горящие дома были ужасны, взрывы и выстрелы были ужасны, но настоящий ужас был в кровавой наготе растерзанной плоти. Если омары хотели мести за своих убитых, то они добились желаемого: голый мертвый солдат, с перерезанным горлом и вывороченными кишками, с обнаженным волосатым лобком, с безвольно болтающимся серым мужским достоинством был так же ужасен, как выпотрошенный и подвешенный на крюках омар. Это была казнь, и Хинта ощущал, что довершает ее позор, когда крадет у покойника одежду. В то же время он чувствовал дополнительный стыд от того, что это делают они — мальчики, что Тави вынужден делать это для Ивары. Наверное, именно в этот момент к нему окончательно вернулась способность сопереживать. Пару раз он пытался прочитать чувства друга, но видел только боль. Тави не испытывал стыда, стыд в нем был уничтожен болью, болью Ивары, которую он переживал, как свою.
Пока они переодевали Ивару, тот снова потерял сознание. Комбинезон солдата плохо ему подходил. Но когда переоблачение было завершено, случилось маленькое чудо — он сам начал ссаживаться, менять форму, облегая новое тело. Дыры в тех местах, куда попали пули омара, залатались; пятна крови остались, но узор датчиков полностью восстановился; в том месте, где был ранен Ивара, образовалась новая аккуратная брешь.
— Если робофандр не поможет, — сказал Хинта, — то Ивара уже никогда не очнется.
У них осталась последняя проблема: надо было снять дыхательную маску с мертвеца и надеть ее на учителя, на котором все еще оставалась маска от его собственного скафандра.
— Он не может задержать дыхание, — сказал Тави.
— Когда он без сознания, он дышит слабо и медленно. Значит, мы успеем поменять маски прежде, чем он получит сильное отравление.
Тави кивнул. Хинта снял маску с солдата, услышал тихое шипение — там все еще была дыхательная смесь. Бесценный воздух уходил в атмосферу. Тави расстегнул маску на Иваре, положил руку ему на грудь, чтобы лучше чувствовать дыхание. Потом он резко сорвал маску с лица Ивары, а Хинта опустил на него маску солдата. И сразу, словно дыхательная смесь робофандра сама по себе была целебной, учитель очнулся и открыл глаза.
— Боли нет, —
