Это был тот самый Круна, который наговорил им мерзостей и довел Ашайту до слез в день, когда Тави и Хинта впервые встретили Ивару Румпу. Среди всех жителей Шарту Хинта, наверное, ненавидел Круну больше, чем кого-либо еще. Тот был на год старше Хинты и учился на следующем потоке. Он и ему подобные обычно не оказывали особой чести младшим ребятам, но Двану Круна обхаживал почти как равного.
В первое мгновение Хинта не мог понять, что происходит. Затем он осознал, что Круна и Двана позируют. Какой-то подросток из страшекласников ходил вокруг них с дорогим навороченным терминалом и делал трехмерный снимок для объемной печати. Мысль о том, что теперь где-то у кого-то будет небольшая статуэтка с лыбящимися Дваной и Круной, взорвала Хинте мозг, и он оцепенел, наблюдая за странной сценой.
— Готово, — сказал старшеклассник.
— Эй, Ишана, лезь сюда, сделаем еще один снимок с сыном героев! — Круна протянул руку и рывком втащил на подножие памятника какую-то девчонку. Хинта все еще стоял в оцепенении, глядя на них, и тут Круна заметил его. — Чего пялишься, улипо-брат улипо-брата? Не скучает твой заморыш по дохлым родичам, которых добыл Джифой?
Хинта перевел взгляд на Двану. Но Двана отвел глаза, и Хинта понял, что тот не будет за него заступаться. Втянув голову в плечи и чувствуя на себе десятки унижающих взглядов, он стиснул кулаки так, что ногти врезались в ладонь, и поспешил ретироваться из холла.
Тави он нашел, когда тот стоял перед дверью своего класса и разговаривал с тройкой мальчиков. Впрочем, это нельзя было назвать настоящим разговором — скорее, это было жесткое размежевание, или даже преддверие небольшой школьной драки. Тави отступил к стене, а его одноклассники сплотились и единым фронтом наступали на него.
— Джифой как отец для всего Шарту. И если ты, Руварта, про него еще слово плохое скажешь, тебе не жить здесь, ты понял?
Тави хотел что-то ответить, но увидел Хинту. На мгновение на его лице отразилась надежда на то, что друг встанет с ним плечом к плечу. Но Хинта не оправдал его ожиданий.
— Ты знал, — вместо приветствия процедил он.
— Знал о чем?
— Про нового учителя.
Тави оглянулся на одноклассников. Те медлили, не понимая, как закончить разборку после появления нового участника.
— Пойдем в кафетерий.
Хинта возразил даже прежде, чем успел осознать, о чем Тави говорит.
— Нет, — отрезал он. Это «нет» было просто манифестацией накипающего изнутри гнева и отрицания.
— Тогда пойдем в спортзал. Там сейчас тихо.
— Эй, мы не закончили, — дернулся один из парней. Хинта тоже хотел потребовать, чтобы Тави объяснился с ним здесь и сейчас, но тот не дал ему вставить и слова.
— Это наше с Хинтой дело. А с вами мы закончим позже.
Он схватил Хинту за руку и потащил его прочь. Они резко свернули за угол коридора, потом прошли еще метров двадцать и оказались в пустоте спортзала. Дверь закрылась, гомон десятков детей отдалился и стих.
— Да, здесь лучше, чем в кафетерии, — сказал Тави.
Хинта вырвал свою руку из его руки.
Школьный спортзал во многом походил на залы ламрайма — его помещение тоже было круглым, а в трех точках вдоль стен стояли проекторы, однако они были предназначены не для воспроизведения ламов, а для создания виртуальной реальности различных спортивных игр. Арена здесь была больше, под складными трибунами прятались ряды тренажеров, из окон в потолке бил яркий солнечный свет.
— Ты знал, — повторил Хинта.
— Да.
— Откуда?
— От него самого. Ивара сам мне сказал, что пойдет работать в школу.
Хинта обратил внимание, что Тави назвал учителя не по фамилии, а по имени. В этом вроде не было ничего особенно неприличного, но Хинта сумел уловить в интонации Тави какую-то непонятную, тревожную интимность.
— Как?
— Еще в тот день, когда происходило собрание гумпрайма. — Один из солнечных лучей коснулся лица Тави, и он на мгновение прикрыл глаза. Его ресницы задрожали, казалось, на них лежат серебряные пылинки. На его щеках после перепалки с товарищами был легкий румянец. — Ну, ты помнишь, я убежал от матери и пошел бродить по всему административному центру. И тогда я случайно с ним столкнулся. Я плакал. А он привел меня в порядок, заставил умыться, и потом мы очень долго сидели вместе. Уже под утро он уговорил меня вернуться домой. — Тави вскинул голову и осторожно заглянул Хинте в глаза. — Ты сердишься, что я не рассказал об этом? Наверное, это сложно будет объяснить, но я все время находил веские причины молчать.
Он снова потупился. Он выглядел виноватым, но совсем чуть-чуть. А Хинта ощущал, как в нем волна за волной нарастает обида, которая в десять или в сто раз больше этой крошечной, ускользающе-кокетливой виноватости. С другим мальчиком Хинта, возможно, уже стал бы драться. Но он не мог напасть на Тави — слишком тот был красивым и уязвимым.
— Во-первых, я молчал, так как боялся, что ты отреагируешь вот так — то есть, вот так, как ты сейчас реагируешь. Во-вторых, у меня было какое-то суеверное чувство — ну, вроде того, что я могу спугнуть это общение, если стану о нем всем рассказывать. А я никогда не встречал такого удивительного человека. И потом, когда он дал мне компас, я не мог о нем говорить из-за компаса. В последние дни я уже хотел тебе сказать, но решил, что лучше будет устроить сюрприз.
Известие про компас было ударом, которого Хинта не ждал.
— Да, я встречался с ним еще несколько раз после той ночи. Знаешь, у него много таких невероятных вещей. И он как будто совсем о них не заботится. Я даже пытался отказаться от компаса. Но он стал настаивать, чтобы я его взял. И я согласился, так как брал не для себя.
Тави замолчал. Хинта смотрел на него и чувствовал, как все его воспоминания соединяются в цельную картину.
— Это он. Это он заставил тебя думать обо всех вещах иначе.
— А почему ты так говоришь, будто в этом есть что-то плохое? Конечно, он
