Она… нежная. Вроде бы сильная, но такая изящная, что хочется спрятать, укрыть от всего мира. Любит прогулки в парке, часто забирается в глушь, туда, куда приличным девушкам вроде бы не положено. Так она сорвалась со старого моста в поместье — сколько ей было, семнадцать? Чудо, что Тагренай оказался в это время рядом, словно что-то потянуло. Вытащил, на руках нес до поместья. Она ударилась при падении, переохладилась, нахлебалась воды и лежала в бреду, да потом еще долго болела.
Ее первый бал. Нежное, персикового цвета платье оттеняло светлую кожу и экзотические черты лица. Выводил ее каяр Лестри, отец Грая, а сам ужастик попал на бал ближе к концу, и то как будто случайно. А сам до сих пор помнил мелкие живые розочки в белоснежных волосах и нитку жемчуга на стройной, высокой шее.
Первое самостоятельное задание. Как у нее сияли глаза от восторга и потом — от гордости. А Тагренай ведь боялся, по-настоящему боялся за нее и достал ее куратора постоянными вопросами! Ей только об этом не говорил, обиделась бы, посчитала недоверием. Объяснял себе это чувством ответственности за девушку, которую втянул во все происходящее. Смешно. Он — и ответственность…
Она любит голубой цвет, собак, лошадей и орхидеи — они с каяри Лестри очень живо обсуждали всякие новые приобретения в оранжерее. Тагренай не помнил мудреных названий, зато помнил, как бережно тонкие пальцы девушки оглаживали большие глянцевитые листья.
У нее тонкая талия, длинные ноги и хрупкие запястья — Грай без труда мог обхватить оба одной ладонью. Мягкие, шелковистые волосы и огромные, совершенно бездонные глаза — яркие, потрясающе чистого цвета лазури, как ясное небо ранней осенью. Губы тонкие, упрямые, но почему-то тоже заставляют думать о нежности и беззащитности этой девушки.
А еще Даршарай не любит сладкое, особенно масляный крем, но зато неравнодушна к горькому шоколаду и яблокам.
Чем больше он вспоминал, тем сильнее удивлялся, насколько хорошо знает эту девушку. Она… была рядом всегда. Ненавязчиво, мягко, так, что он уже и не мыслил без нее своего дома.
Причиняла боль одна мысль о том, что он когда-то приедет в городской особняк и не найдет там не только этой девочки-перевертыша, но и ее вещей, незримого ощущения присутствия. Что она уйдет не просто на несколько дней, по делу, а — навсегда, жить в другое место. Это было настолько сложно и неприятно представлять, что Тагренай со свойственным ему оптимизмом — или безалаберностью? — предпочитал просто не думать о подобном. И осознал, насколько это тяжело, только теперь.
Слова Праматери прочно засели в голове. Тагренай даже подозревал, что это не просто память, а какой-то кусочек ее мыслей, переданный вместе с силой, но это было ему в высшей степени безразлично. Они подталкивали к действиям.
Нет, наверное, он не станет бороться за эту девушку с ее собственными чувствами: странно навязывать себя, если она влюблена в другого или воспринимает самого Грая старшим братом. Но для того, чтобы знать точно, нужно как минимум спросить. И сейчас желание сделать это окончательно сменило попытки выкинуть собственные неуместные и неожиданные стремления из головы. А необходимость перед подобным разговором закончить дело и избавить Туран от очередной напасти воспринималась как мелкая досадная неприятность.
Таллий же, снова усаживаясь в самолет, уже не ворчал: какой смысл! Все равно придется добираться до Глоссы именно так. Ну или по земле несколько недель, а это, пожалуй, хуже, чем несколько часов потерпеть Тагреная, непривычно притихшего к тому же и погруженного в свои мысли.
А продолжать тему пробуждения Праматери тем более не хотелось, потому что…
Старейшины поступили подло, оставив ее в заточении. Она отдала свободу, чтобы спасти талтар, а те отплатили черной неблагодарностью, попросту стерев богиню из собственной памяти. И Таллий почти не сомневался, что поступили они так именно потому, что знали: нет никакого Праотца. Одна большая совместная ложь. Это выглядело… мерзко. И Таллий даже не пытался понять старейшин и придумать им оправдания. Праматерь все верно говорила, только гордость и жажда власти, и ничего больше в их действиях не скрывалось.
Было трудно признаться в этом даже самому себе, слишком крепко во всех талтар въелась вера в старейшин и их мудрость, но закрывать глаза на их ошибки стало уже невозможно. Один заговор с Пеналоном чего стоил! Как можно после такого признавать их мудрость или в чем-то их слушаться? И каких богов благодарить за то, что десять лет назад Таллий нашел в себе мужество и все-таки предпочел служению этим людям свой путь, свою упрямую южанку?
Или не богов, а вот этого безалаберного ужастика, на удивление своевременно вправившего тогда северянину мозги?..
Впрочем, оставалось надеяться, что теперь сородичам станет не до интриг и встряска пойдет им на пользу. Таллий совершенно искренне желал Праматери успехов в наведении порядка и немного злорадствовал по этому поводу. Или даже не немного.
Время Юста рассчитала верно, и меньше чем через час Тагренай велел снижаться.
Леталка сделала несколько кругов над невысоким скалистым плато. Сверху были отлично видны выложенный каким-то зеленым камнем сложный рисунок ритуала и люди вокруг него.
— Кажется, мы вовремя, — сообщил Грай и завозился, явно намереваясь выбраться наружу.
— Ты что делаешь? — растерялся Таллий.
— Отсюда неудобно магией швыряться, могу повредить чары, которые удерживают айрия. Не надейся, я недалеко. И держи меня, что ли! — весело продолжил Тагренай, выбравшийся на корпус леталки. Цепляясь за борта, он свесил ноги, нащупывая плоскость крыла.
— Как?! — растерянно уточнил северянин.
— Нежно! — заржал ужастик.
Таллий ругнулся, но отстегнул фиксирующий ремень на поясе и приподнялся с места, чтобы ухватить этого психа за руку и за шкирку.
— Нежно, говорю, не надо меня душить! — возмутился Грай.
— Вы там что, совсем мозгов лишились?! — вмешалась Юста. — Ты что делаешь, идиот?! Сорвешься!
— Все нормально, снижайся еще, кружи над ними. Сейчас будем бить! — скомандовал хаосит. — И без истерик, я сначала сделаю щит, не пострадает наша птичка. Я не собираюсь умирать и от вас избавляться — тоже. Я, может, только жить начинаю, гнездо вить собрался!
