По этому скалистому обломку кто-то бегал взад-вперед, подпрыгивая и странно жестикулируя. Удивленный таким одиночеством и обеспокоенный этими признаками не то отчаяния, не то гнева, Трурль поскорее спустился на планету.
Навстречу ему двинулся осанистый исполин, весь иридиево-ванадиевый, бряцающий и звенящий; открыл он Трурлю, что зовется Экзилием Тартарейским и является властелином Панкриции и Ценендеры, обитатели коих королевств в припадке цареубийственной ярости свергли его с престола и, изгнав, высадили на этой пустынной крохотульке, чтобы он до скончания веков дрейфовал вместе с ней в темных токах гравитации.
Узнав в свою очередь, с кем имеет дело, начал этот монарх домогаться, чтобы Трурль – благодетель, можно сказать, профессиональный – незамедлительно вернул ему утраченную власть; и при одной мысли о таком обороте дел глаза его зажглись огнем мести, а стальные пальцы начали сжиматься, будто хватали верноподданных за горло.
Трурль, однако, не мог и не хотел исполнить желаний Экзилия, ибо это повлекло бы за собой множественные злодеяния и преступления, но стремился все же как-то успокоить и утешить оскорбленного монарха. Поразмыслив хорошенько, он пришел к убеждению, что и в этом случае не все потеряно, поскольку можно сделать так, чтобы и король был сыт, и его прежние подданные целы. Поэтому, призвав на помощь все свое мастерство, Трурль поработал как следует и сконструировал для Экзилия совершенно новое государство. В нем было полным-полно замков и знамен, рек и гор, лесов и озер; были там облака, плывущие по небу, и воины, жаждущие битвы; были бастионы и бряцанье сабель, города и горничные, были также и ярмарки, залитые ярким солнцем, и дни, прошедшие в тяжелом труде, и ночи, когда до рассвета пели и плясали, и лязг палашей. С изощренным уменьем вмонтировал Трурль в это государство великолепную столицу, всю из мрамора и горного хрусталя, а также совет старейшин, зимние дворцы и летние резиденции, заговорщиков и клеветников, кормилиц и доносчиков, стада великолепных рысаков и пунцовые плюмажи, веющие на ветру; затем пронизал он атмосферу государства серебряными нитями фанфар и гулкими громами артиллерийских салютов, подбросил также необходимую пригоршню предателей и пригоршню героев, щепотку вещунов и пророков, по одному мессии и поэту немыслимой силы духа; а потом, присев над готовым государством, проделал пробный запуск и, по ходу дела манипулируя микроскопическими устройствами, придал женщинам этого государства красоту, мужчинам – угрюмую молчаливость и тягу к пьяным ссорам, чиновникам – спесь и служебное рвение, астрономам – звездный запой, детям же – крикливость. И все это, объединенное, сопряженное, тщательно подогнанное, умещалось в ящике, не слишком большом, как раз такого размера, что Трурль смог его легко поднять; затем вручил он все Экзилию на вечное владение. Наперед еще показал Трурль, где размещены входы и выходы этого новенького, с иголочки, государства, как программируются там войны, как подавляются мятежи, как налагаются поборы и подати; научил он также Экзилия, где находятся в этом миниатюризованном обществе критические пункты, грозящие взрывом, то есть где имеется точка максимума дворцовых заговоров и общественных движений, а где точка минимума; объяснял он это так хорошо, что король, издавна привыкший к тираническому правлению, на лету усваивал поучения и тут же, на глазах у конструктора, издал несколько пробных указов, соответственным образом передвигая изукрашенные королевскими орлами и львами ручки регуляторов. Объявлялись этими указами чрезвычайное положение, комендантский час и особая подать, после чего, когда в королевстве этом прошел год, а для Трурля и короля – не более минуты, Экзилий актом высочайшего милосердия, то есть легким движением пальца на регуляторе, отменил одну смертную казнь, подать уменьшил, а чрезвычайное положение изволил аннулировать, и крики благодарности, будто писк мышат, которых дергают за хвостики, вырвались из ящика, а сквозь выпуклое его верхнее стекло можно было наблюдать, как на светлых пыльных дорогах и на берегах лениво текущих рек, в которых отражались пушистые облака, народ радовался и прославлял ни с чем не сравнимое великодушие государево.
И хотя был Экзилий поначалу уязвлен подарком Трурля, ибо слишком уж маленьким казалось это государство и слишком походило на детскую игрушку, однако же, видя, как увеличивается оно, когда глядишь сквозь толстое верхнее стекло, а может, и неясно ощущая, что дело вовсе не в масштабе, поскольку государственные дела не измеришь ни метром, ни килограммом, чувства же, независимо от того, испытывают их карлики или великаны, в общем-то одинаковы, поблагодарил он конструктора, правда, сквозь зубы и холодно. Кто знает, может, он охотно даже приказал бы, чтоб дворцовая стража сейчас же схватила Трурля и на всякий случай замучила пытками до смерти, поскольку наверняка было бы сподручней уничтожить в самом зародыше всякие толки о том, что какой-то голодранец, бродяга, промышляющий поделками, подарил могущественному монарху королевство. Был, однако, Экзилий достаточно благоразумен, чтобы сообразить, что ничего из этого не выйдет вследствие явной диспропорции: скорее удалось бы блохам арестовать своего кормильца, нежели всему теперешнему королевскому войску справиться с Трурлем. Так что король еще раз кивнул слегка Трурлю, сунул жезл и скипетр за пазуху, не без труда поднял ящик с государством и отнес его в свою изгнанническую хибарку. То солнце освещало ящик, то ночь его тьмой покрывала в ритме оборотов планеты, а Экзилий, которого подданные уже провозгласили величайшим королем в мире, бдительно правил страной – приказывал и наказывал, казнил и награждал, и такими методами непрерывно поощрял этих малюток к идеальному верноподданничеству и преклонению перед монархом.
Трурль же, возвратившись домой, сразу не без самодовольства рассказал своему другу Клапауцию, как он блеснул конструкторским мастерством, удовлетворив одновременно и монархические стремления Экзилия, и республиканские – бывших его подданных. Клапауций, однако же, как ни странно, не выразил восторга. Наоборот, нечто вроде укора прочел Трурль в его глазах.
– Верно ли я тебя понял? – спросил он. – Ты отдал в вечное пользование этому извергу, этому прирожденному надсмотрщику за рабами, этому пыткофилу или муколюбу целое общество? И ты еще рассказываешь мне о восторге, который вызван тем, что аннулирована часть жестоких указов? Как ты мог это сделать?
– Ну ты, наверно, шутишь! – закричал Трурль. – Да ведь все это государство умещается в ящике размером метр на шестьдесят пять сантиметров и глубиной семьдесят сантиметров! Это всего лишь модель, не более…
– Модель чего?
– Как это чего? Общества. Модель, уменьшенная в сто миллионов раз.
– А почем ты знаешь, что не существует цивилизации, в сто миллионов раз больше нашей по размерам? Может, тогда и мы – лишь модель этих гигантов? И вообще
