намучился, прежде чем решился рассказать о платьях.
– Давай не будем говорить ни о Грете, ни о твоем отце, Том. Я знаю, тебе нелегко, особенно после того, что произошло с Бартоном, но не стоит усугублять ситуацию. Ты не единственный, кто горюет о Бартоне. Джейн очень его любила, и я тоже. Нам обоим нужно сменить обстановку. Лондон – самое подходящее для этого место.
В голосе матери звучала почти мольба, и Томас просто не мог противиться дольше. Он любил свою мамочку и не выносил, когда она тревожилась или огорчалась. Стоит ей разволноваться, как начнется чудовищный приступ мигрени. Она так страдала от этих приступов. Мама могла пролежать в постели весь день напролет, прикрыв лицо кусочком фланели и тихонько постанывая от боли. То было самым мрачным воспоминанием из детства Томаса. После приступа ее мучила страшная слабость, она сидела в качалке у двери в кухню и пила мятный чай, который заваривала ей в отдельном чайнике тетя Джейн.
– Да, мамочка. Я вел себя просто глупо. Я очень хочу поехать с тобой. Иду собирать вещи.
– Джейн перестирала все твои рубашки. Они в прачечной. И еще не мешало бы захватить блейзер для театра.
– Так мы пойдем в театр? На какую пьесу?
– «Макбет». В театре «Глобус». Я заказала билеты на четверг. Мы идем вдвоем.
– «Макбет»! Ах, мамочка, вот это здорово! Я люблю тебя! Мне просто ужас до чего хотелось посмотреть этот спектакль. – И Томас, перепрыгивая через две ступеньки, помчался наверх собирать вещи.
Леди Энн улыбнулась. Все же странный у нее мальчик. Впервые за две недели она услышала в его голосе радостные нотки. И чем же была вызвана такая бурная радость? Да тем, что он увидит сказку о духах, кровавом убийстве, предательстве и измене.
Ехали они в «Астон Мартине» с поднятым верхом. Очень красивый автомобиль, родители подарили его леди Энн на восемнадцатилетие. Во Флайте у них был свой гараж, специально нанятый механик присматривал там за «Роллс-Ройсом» отца леди Энн, а также ярко-красной спортивной машиной, которую отец подарил Энн в двадцать один год. Вождение вновь заставило ее почувствовать себя молодой. Мир пролетал мимо, бесконечные поля со стогами, в запахе самого воздуха, казалось, было разлито ожидание радости и перемен. «Какая же я дура, – подумала леди Энн, – что на протяжении столь долгого времени просидела, замкнувшись в четырех стенах вместе с Томасом».
Томас тоже воспрял духом. Ему нравилось смотреть, как мама ведет машину. Изящные руки лежат на руле, маленьком, словно у гоночного автомобиля, сама сидит, слегка откинувшись на светло-коричневое кожаное сиденье, ветер играет каштановыми прядями. На леди Энн было белое летнее платье с низким вырезом, и Томас видел, как сверкает на солнце ее любимый золотой медальон в форме сердечка. Отец подарил ей этот медальон на свадьбу, внутри находился маленький снимок, где они были вдвоем.
На пальце леди Энн носила кольцо с сапфиром, квадратным темно-синим камнем. Этот камень привез из Индии прадед Томаса, как раз перед Первой мировой войной. В семье из поколения в поколение передавались слухи, что старый сэр Стивен Сэквилль украл сапфир у истинного его владельца и будто бы за это тот проклял его и все его потомство. Впрочем, никто, похоже, не верил в эту легенду. Камень необыкновенной чистоты обладал поистине волшебным, притягательным блеском. А сам сэр Стивен на портрете, висящем в гостиной дома «Четырех ветров», выглядел эдаким славным добродушным старичком, и еще лицо его было отмечено печалью по поводу ранней кончины дочери, матери леди Энн. Бедняжка погибла, катаясь на лошади. Ей было сорок, когда она умерла, ровно столько же, сколько теперь было маме Томаса. Заходя в спальню леди Энн, Томас часто видел ее сидящей за туалетным столиком и грустно взирающей на портрет матери над камином.
– Надела это кольцо специально для тебя, – сказала леди Энн, заметив, что сын не сводит глаз с сапфира. – Знаю, это твое любимое.
– А на портрете бабушка тоже с ним? – спросил Томас, обожавший разные семейные истории. – Только вчера смотрел.
– Да, она носила его не снимая. Отец подарил, когда ей исполнился двадцать один год. Ну а историю происхождения камня я тебе рассказывала. О том, что дед привез его из Индии. Кстати, есть и письмо, где он пишет о нем. Надо будет найти. Сапфир просто изумительной красоты. И, надевая это кольцо, я чувствую себя ближе к ней. Глупо, я знаю.
– Ничего не глупо!
– Ты прав. Нет, конечно. – И леди Энн улыбнулась сыну. – Знаешь, я часто думаю, какой она была, Том, – продолжила после паузы леди Энн. – Отец часто называл ее чертом в юбке. Вечно попадала в разные истории, влезала в громадные долги, а расплачиваться приходилось старому сэру Стивену. Но все прощали ее за то, что она была такой красивой и жизнерадостной. А потом вдруг как гром среди ясного неба. Лошадь сбросила ее, и она умерла.
– А сколько тебе тогда было, мама?
– Когда это случилось? Пять. Только что исполнилось пять.
– Это ужасно, просто ужасно… – пробормотал Томас. И пожалел, что затронул эту тему, заговорил о бабушке.
– Честно сказать, не знаю, – заметила леди Энн. – Нет, конечно, для меня это было серьезнейшей травмой. Именно поэтому, наверное, я почти ничего не помню. За исключением одного. Это видение просто преследует меня, хоть и не имеет, казалось бы, прямого отношения к ее гибели. Хотя порой мне кажется, все-таки имеет. Я видела, как отец сидит на ступеньках перед домом. Не знаю, плакал он тогда или нет. Зато точно знаю одно: прежде он всегда сидел только на стульях и креслах, а вот теперь на ступеньках.
– На крыльце?
– Да. А потом на протяжении долгих лет я о маме вообще ничего не помнила. Разглядывала фото в старых альбомах, но они ровным счетом ничего мне не говорили. А вот портрет, который тебе так нравится, – другое дело. Сколь ни покажется странным, но он всегда помогал мне понять, почувствовать ее. Прежде он висел в холле, и я разглядывала его часами, а потом вдруг память вернулась ко мне.
Я была в парке, на качелях. Должно быть, то была детская площадка. До сих пор не могу сообразить, где она находилась, помню только, что там поблизости росли высокие зеленые ели. Кто-то раскачивал меня, и я взлетала все выше и выше, так высоко, что видела в воздухе над головой свои черные кожаные туфельки.
– Но при чем тут твоя мама? – спросил Томас.
– Это она раскачивала качели. Я ее не видела, но точно знаю, это была она. И именно потому, что мама рядом, я была так счастлива. Взлетала высоко-высоко, но ни капельки не боялась, потому что она была рядом. Вот мои воспоминания о ней.
Леди Энн умолкла и вытерла слезы. В отличие от многих мальчиков того же возраста, Томас не стеснялся проявлять свои чувства, к тому же был наделен даром сострадания. Он перегнулся через боковину сиденья и поцеловал мать в мокрую щеку.
– Спасибо, Том. Ты у меня очень славный мальчик.
А вот тут Томас расстроился. Он считал себя уже достаточно взрослым и не любил, когда его называли мальчиком. Заерзал на сиденье, но леди Энн, похоже, не замечала этого. Она все еще думала о матери.
– Когда папа умер и мы с Питером переселились в большую спальню, я взяла портрет из холла и перевесила его. Поместила над камином.
– А сейф уже был там? – спросил Томас.
– Нет. То была идея Питера. Он хотел, чтоб я поместили все свои фамильные драгоценности в банковский сейф. Твердил, что такие ценные вещи просто нельзя держать дома, чтоб они валялись где попало. Ты же знаешь, какой он у нас. Очень практичный человек в отличие от меня.
– Да. – В этом Томас был полностью согласен с матерью. Практичность и трезвость ума всегда были главными качествами Питера, и тот сожалел, что сын не унаследовал их.
– Но я не могла пойти на такое. Что толку иметь красивые вещи, если они лежат где-то за семью замками и никто не может их видеть? Ну и мы пришли к компромиссу. Отец установил в стене этот огромный уродливый сейф, я прикрыла его сверху бабушкиным портретом.
– Чтоб сама присматривала за своими драгоценностями, – усмехнулся Томас.
– Да, в каком-то смысле это так. Но для меня было гораздо важнее повесить этот портрет там, где я
