— Вы говорили, что мы не увидимся до осеннего бала.
— Да, — он кивнул, глядя в стол и с силой переплетая пальцы.
— И тем не менее, вы пришли. Двейна не могли прислать?
Он выровнялся и зло посмотрел ей в глаза…
— Господин?
…выдохнул и опустил голову:
— Я в кухне.
Двейн осторожно заглянул в дверь, Вера осмотрела его пропылённый ниндзя-комбинезон и содранные в кровь руки, кивнула:
— Привет.
— Госпожа, — парень кивнул ей с такой тёплой улыбкой, что ей стало стыдно за всё своё поведение оптом, Двейн изучил её с ног до головы с неимоверным облегчением и откровенной радостью на лице, потом очнулся и повернулся к министру: — Господин, Сант пришёл в сознание. Спрашивает о Лике, что ему ответить?.
— Ему уже сказали о ребёнке?
— Пока нет.
— Скажи, — как будто сам себе кивнул министр, не отрывая взгляда от стола, — всё скажи, с подробными отчётами от медиков. Спроси, что он собирается делать. Если намерения серьёзные, скажи, я оплачу Лике новое лицо, ей всё равно всё восстанавливать, сделаем ей цыньянские глаза и тёмную кожу, я куплю ей родословную в каком-нибудь медвежьем углу, дам скромное приданое и денег на свадьбу. Но если он скажет, что ничего не хочет, ничего не говори. По ней новости есть?
— Работают. Дока разбудили, он поехал к ним, — Двейн перевёл на Веру значительный взгляд, — он просил передать, что рассчитывает на вас, госпожа.
Вера кивнула и прикрыла глаза, посылая Доку и Лике благословение, когда открыла, министр всё так же смотрел в стол, а Двейн чего-то ждал.
— Иди, — сказал ему министр.
— Вас ждать?
— Нет. Меня ни для кого нет. Двери закрой за собой.
Двейн молча поклонился и ушёл, тихо прикрыв дверь, Вера подняла на министра усталый взгляд, он секунду посмотрел ей в глаза и опять стал смотреть на свои руки, оторвал ещё одну корку и сжал пальцы в кулаки, посмотрел на часы и тихо сказал:
— Вера… ты меня ненавидишь?
— Нет, — она попыталась сказать это мягко, но получилось так тихо, что она сама себя почти не услышала.
— Дай мне руку.
Он протянул ей подрагивающую ладонь, она неуверенно тронула её кончиками пальцев, сама вздрогнув от этого прикосновения, по телу побежал горячими иголками жутковатый восторг, она жадно смотрела на его лицо, он смотрел на их руки. Мягко сжал её ладонь, погладил большим пальцем, сжал крепче, она тоже взялась увереннее, переплетая руки как в армрестлинге, крепче, такой хваткой, на которой можно удержать от падения в пропасть.
— Ты появилась здесь месяц назад, — медленно произнёс министр, рассматривая их переплетённые руки, сжимая и поглаживая, вызывая у Веры волны трепета каждым движением. — Месяц. И за этот месяц ты разрушила мою жизнь до основания, играючи, не прикладывая абсолютно никаких усилий. У меня был дом, семья, работа и перспективы. Не особенно радужные, но стабильные и понятные, всё было предсказуемо и просто. У меня были планы, было самоуважение. А потом появилась ты.
Он замолчал, накрыл её ладонь второй рукой, с силой погладил и невесело усмехнулся:
— И моя жизнь полетела к чертям. Ты не оставила от моей гордости камня на камне. Я знаю, что это проклятие, я этих проклятий целый букет собрал, причём это конкретное мне пожаловал сам Золотой Дракон, хотя обычно он не снисходит к полукровкам. И даже Вариус отметился, я, наверное, первый воин, который носит одновременно его благословение и проклятие. Помнишь, отец Маркус сказал: «Ты не сможешь её защитить»? Потому что я не дал тебе выбрать свой путь, а на пути воина стоять нельзя, это даже на стене храма написано. Но ты этого не увидишь, я больше не пущу тебя в этот храм, мне не нравится, когда ты исчезаешь. И я знаю, что я поплачусь за это, мне плевать. Я не боюсь богов. Я боюсь, что однажды приду сюда, а тебя здесь нет.
Он опять посмотрел на часы, криво усмехнулся:
— Я приказал Двейну, как только выйдет отсюда, зажечь свечу ровно на минуту. Ничего не хочешь сказать?
Она сидела в оцепенении от всего происходящего, даже если бы захотела, она не смогла бы заговорить. Он посмотрел на неё и опять опустил глаза, горьковато улыбнулся, сжимая её руку:
— Я тебе столько всего наговорил, а того что надо, не сказал. Я обрисовал тебе ситуацию, мою и твою, чтобы ты её понимала, но это… ничего не значит. Ты пробыла здесь месяц и перевернула мою жизнь с ног на голову, у нас есть ещё два и… кто знает, может быть, мне удастся перевернуть всё ещё раз. Или тебе. До твоего появления у меня была гордость, но за этот месяц я столько стоял на коленях, что почти привык, если будет надо, постою ещё, не переломлюсь. Похожу по родственникам, ещё раз съезжу в храм Золотого, должны же хотя бы боги знать, что делать. Раньше я управлял своей жизнью, а сейчас такое ощущение, что меня несёт каким-то диким непредсказуемым потоком, мне остаётся только держаться и хватать то, что попадётся по пути и что мне хватит наглости схватить. Раньше у меня была совесть, самоуважение и чувство самосохранения, сейчас, благодаря тебе, осталась только наглость, зато разрослась до неприличия.
Вера смущённо опустила глаза и чуть улыбнулась, он тоже улыбнулся, мягко и ласково, опять посмотрел на часы и нахмурился:
— Ещё, ты должна знать. Если за эти два месяца ничего не изменится и мне придётся… идти на жертвы ради сохранения дома… я тебе сказал, что отдам тебя замуж. Врал, не отдам. Ты останешься у меня, я не знаю человека или организации, которой смог бы доверить твою безопасность. Я получил информацию с востока, цыньянцы поверили твоему заявлению о том, что ты как Призванная бесполезна, их верхушка сумела столковаться со вторым Призванным и они сочли его знания об искусстве войны достаточными для того, чтобы больше не нуждаться в тебе. Они устали терять людей в попытках тебя похитить и решили просто убить, и меня, и тебя, потому что тебя без меня не получится — пока я жив, ты в безопасности. Я понимаю, что я тоже не пример для подражания, но ты всё ещё жива и невредима, что я имею наглость считать своей заслугой. И так будет и впредь. Не говори, что я не предупреждал.
Вера опять улыбнулась, он опять посмотрел на часы.
— Спрашивай, полминуты.
— Вы говорили, — слабым голосом начала Вера, — что в первый раз пошли к своей матери в день моего Призыва…
— Да.
