«Нет, не хочу. Пусть этот вопрос останется без ответа и пусть всегда висит между нами полупрозрачной дымкой, как общий секрет.»
Она отпила чая, молча подняла глаза.
«Ладно, я не буду настаивать, забыли.»
Он криво улыбнулся с ироничной признательностью: «и на том спасибо».
Вера изобразила ехидный намёк на поклон:
— Обращайтесь.
Он резко опустил глаза и схватил чашку, как будто не зная, куда себя деть. Допил чай и встал, сухим деловым тоном бросая:
— Спасибо за чай, мне пора.
Вера сделала преувеличено-понимающее лицо и встала проводить. Он официально поклонился у портала и сбежал, она тихо рассмеялась и пошла убирать на кухне, взяла себе бутерброд, устроилась за столом, перебирая вчерашние чертежи и раздумывая над дальнейшими планами.
Иероглифы надоели, танк уже в печёнках сидел, к тому же, она начинала подходить к той грани, где её скудных знаний уже не хватало, а чертить наугад не хотелось. Наконец она наткнулась на чертежи швейной машины и азартно закатала рукава — здесь она помнила всё, до последнего винтика, так что чертить было одно удовольствие.
Время полетело, в какой-то момент она поняла, что проголодалась, и посмотрела на часы — поздно уже, а господин министр до сих пор не сфоткал несчастные семена.
«Или не нашёл себе компанию для визита, ха.»
Вероника выпрямилась, разминая спину и шею, посмотрела на свои чистые запястья и подумала, стоит ли писать на них или сначала пойти поесть, когда из портала вышел господин министр и официально поклонился:
— Госпожа Вероника.
Она улыбнулась, стараясь чтобы это выглядело вежливо, а не издевательски, он подошёл и сел напротив, протянул ей телефон:
— Смотрите.
Вера взяла телефон, отметив, что уровень зарядки ощутимо упал, как будто там штук сто фоток сделали, открыла галерею и клацнула по новым снимкам. И увидев первый же, пораженно приоткрыла рот, узнав «семена». Министр заинтересованно спросил:
— В чём дело?
Вероника улыбнулась абсолютно счастливой улыбкой и подняла глаза, тихо отвечая:
— Можете не париться с анализами, мне прислали не семена, а информацию.
— В смысле? — нахмурился министр.
— Человек, который это прислал, очень меня любит, — довольно усмехнулась Вера, откидываясь на спинку кресла, — но он умнее меня, потому что когда я спрашивала на рынке об этих растениях, то думала о продуктах, которые из них делают в моём мире, поэтому меня никто не понял. А этот человек догадался спрашивать о самих растениях, а потом предположил, что я не догадаюсь, и решил мне помочь. — Она с обожанием посмотрела на телефон в руках, потом на министра, — это отлично, это сокращает мой бесконечный список буквально до пяти человек, ну максимум, до восьми.
Министр выглядел таким недовольным, как будто это не было хорошей новостью.
— Это плоды какао и кофе. Чем они для вас так ценны?
Вера посмотрела на мыслеслов и с сарказмом прошептала:
— Ну ещё бы, теперь он перевёл как миленький! — Нервно улыбнулась фотографии и посмотрела на министра: — Из семян кофе готовят напиток, который я очень люблю, а из какао-бобов — шоколад. А его я люблю настолько, насколько вообще можно любить еду, но ем крайне редко, потому что он очень калорийный. Знает о моей дикой страсти всего несколько человек, которые мне достаточно близки, чтобы я им призналась, всем остальным я говорю, что вообще не ем сладкое, это проще, чем всем подряд объяснять, что я слежу за питанием и на этой неделе уже ела запретные продукты.
— Не понял, — ещё сильнее нахмурился министр, — в чем сложность объяснить?
— Ой… — она тяжко вздохнула, пытаясь подобрать слова помягче. — В моём мире, людей, которые следят за здоровьем и внешностью, довольно мало. Остальные тянут в рот всё подряд и не парятся о том, как это на них скажется. Они даже… как будто бы гордятся тем, что им на себя плевать. И когда появляется человек, который говорит «я не буду это есть, это вредно» или «я не буду с вами пить» или «я не курю», то все удивляются и первым делом спрашивают, почему. Им будет проще жить, если человек скажет, что ему здоровье не позволяет, но даже в этом случае ему будут пытаться предложить хотя бы чуть-чуть, а если он откажется, то будут жалеть и сочувствовать. Но если сказать, что не пить спиртное или не есть вредное и жирное — это просто твоё осознанное решение… — Вера медленно приподняла плечи, опять пытаясь подобрать слова, — люди не поймут. А потом начнут думать, что ты выделываешься, считая себя лучше их. А потом приложат все усилия, чтобы стянуть такого правильного сноба до своего уровня, а это такое социальное давление, просто жесть — там и попытки взять на слабо, и шантаж «ты нас не уважаешь», и косвенные унижения и обвинения в том, что ты слабак, который боится родителей, и уговоры, просьбы выпить совсем чуть-чуть за компанию, — она махнула рукой, — короче, это предел. Одно неосторожное слово — и к тебе приковано неприятное внимание всей компании, вся толпа пытается выяснить, почему ты себе так мало насыпаешь. — Она иронично закатила глаза и шёпотом фыркнула: — Особенно круто, когда разожравшаяся складчатая туша, которая в кресло не помещается, силой пихает тебе в тарелку торт и делает большие глаза: «Ну правда вкусно, почему ты не кушаешь?». И сказать ей: «В зеркало посмотри и узнаешь ответ» как-то неудобно. — Она развела руками и невесело усмехнулась: — Так что приходится врать. Все мои знакомые думают, что у меня какие-то проблемы со здоровьем и я из-за этого жутко комплексую и стесняюсь, поэтому лучше не выспрашивать подробности. И только самые доверенные знают, что я пью вино, но только мамино… — она секунду помялась и шепотом добавила: — И только с лучшими подружками, потому что остальным мне тупо жмотно его давать. — Министр наконец улыбнулся и Вера добавила, кивая на телефон, — ну и ем тоже всё, но только по праздникам или летом, когда тренируюсь, но всё равно втихаря, с исключительно доверенными людьми. А доверенных у меня… — она задумалась и стала загибать пальцы, министр скомандовал:
Он дернулся, чуть не уронив телефон, схватился за грудь и зло выдохнул:
— Никогда больше так не делайте. Я серьёзно, это опасно.
— Вы тянете время, чтобы придумать, что соврать? — сказала Вера, усмехнулась: — Ну-ну, мне даже интересно, как вы будете выкручиваться.
— Я не буду выкручиваться. — Он выровнялся и изобразил расслабленность, хотя она чувствовала, что он прикидывается. Его голос был сухим и высокомерным, как никогда: — Я уже говорил
