— Еще несанкционированное употребление стимулирующего вещества класса А, — честно добавил он.
— Ну, на фоне всего остального — это фантики, — пожала полными плечами Вера, — так что все ваши допуски аннулированы до решения полевого суда, который состоится в ближайшее время. А «здесь» — это база КБИ в Гели.
— Алиса, — напомнил Артем.
— В конце коридора. Пятьдесят метров. Дойдешь?
— Дойду, — кивнул Артем, хотя уверенности в своих силах у него не было. Ничего. Не дойдет, так доползет. Не доползет, так докатится. Видимо, Вера прочитала это по его лицу. Потому что женщина устало вздохнула и приказала:
— Андрей, подгони кресло.
…Он висел в антигравитационном кресле напротив массивного вертикального люка из бронестекла и с острым чувством вины рассматривал тонкие черты лица девушки, закрытые глаза, истощенное тело, обрисованное мягкой простыней с беспощадной точностью и прозрачные трубочки капельниц, уходящие под простынь.
— К ней можно?
— Нет, — жестко произнесла Вера. — У нее, практически, нет иммунитета. Прикосновение твоей руки может ее убить.
— В костюме биологической защиты…
— Мы не имеем права рисковать. Зачем тебе это нужно, можешь сказать?
— Кажется, я ее люблю.
— Кажется? Или любишь? — глаза Веры были строгими, но понимающими.
— Если ей что-то нужно: кровь, костный мозг, любые органы… Я прямо сейчас подпишу разрешение.
— Это не любовь, молодой человек. Это всего лишь вина.
— Черт! Что я могу для нее сделать?
— То же, что и все мы. Живи. Борись.
Тема кивнул. Все это звучало слишком абстрактно. Особенно на фоне бокса высшей защиты и немыслимо худого тела под белой тканью.
— Я могу остаться здесь?
Вера тяжело вздохнула.
— Но полчаса. Потом у тебя процедуры.
— Я буду, — пообещал он.
Ольга, в сопровождении медика и пары слуг (в качестве почетного эскорта, не иначе) появилась в императорском крыле как раз в тот эпический момент, когда вытаскивали Карину. Действительно, вытаскивали. Пепельноволосая красавица упиралась руками и ногами, как умный мальчик из сказки, которого пытается сунуть в печь злая ведьма. Халат на одну руку, белье… кажется, белье забыли, вот знать бы где, в комнате Карины или в императорской спальне?
Телохранители «под маской» на прелести девушки не отреагировали. От слова «вообще», и это окончательно убедило Ольгу, что с парнями что-то крепко не так.
— Не трогайте меня! — рычала Карина, — Я сама пойду! Я к нему пойду! Ах, он меня поки-и-инул… Да отпустите же, руку выверните! — в этот момент Карина, наконец, изволила заметить Ольгу и натурально окрысилась на подругу — показала белоснежные остренькие зубы. Глаза, при этом, что интересно, метнули на нее взгляд совсем не злобный, а пытливый: «догадаешься?» — Вот она, разлучница! А ведь еще подушка не остыла! Слышите, люди… и нелюди! Не успела еще остыть подушка, на которой… и под которой… и без которой… В общем, она не остыла, а эту уже ведут…
Врач поморщилась.
— Вот где она достает спиртное, хотела бы я знать?
— Она пьяна? — удивилась Ольга, — мне казалось, что тот курс, который мы проходим, малосовместим с крепкими напитками.
— Да он вообще со всем малосовместим, — вырвалось у женщины в порыве неожиданной откровенности, — и с жизнью тоже. Кари — умничка, никого и ничего не боится, дает тут жизни всем. Из-за нее уже два раза боевую тревогу объявляли, ту, по которой «коптеры в воздух!» Чего ей терять? Она уже все потеряла, так хоть напоследок всем нам тут крови попортит. И правильно. Так и нужно.
— Кому нужно? — зло спросила Оля. Но тетка уже опомнилась и захлопнула свою раковину, как устрица.
В комнате ничего романтического, да, пожалуй, и страшного не было: спальня как спальня. Просторная, светлая, богатая. Кровать огромная, как полигон — ну так если пространство позволяет, так почему бы нет. Окно Ольге вообще понравилось, она подбежала к нему и жадно уставилась на ту часть парка, которую еще не видела, участнице проекта «zего» туда не пускали.
Окно было, видимо, со шлюзом, потому что прямо за толстенным, с ее запястье, не меньше, стеклом она увидела ровную площадку, вымощенную травертином, перила с круглыми балясинами из того же солнечного камня, небольшой столик на одного. Внизу темнела чаша бассейна. Сухого. И небольшие, изящные статуэтки наяд по бортикам печально смотрели на все это безобразие. Их кувшины были пусты и сухи, как водосборник ленивой и нерачительной хозяйки. «Он не любит воды…» — вспомнила Оля.
Взгляд ее стремился дальше, туда, где разбегались мощеные песчаником тропинки, светлели беседки и рыжели в закатном солнце прямые как колонны стволы сосен. Красиво. Красиво и… знакомо? Но откуда? Оля никогда здесь не была, в пресловутую «память крови» не верила вовсе, но отчего-то не сомневалась, что у одной из наяд отколот палец, чаша фонтана треснула: трещина залита и заполирована, но, если присмотреться — заметна. А тем дальше, в глубине парка, где сосняк особенно густой, встречаются муравейники. Откуда она все это знает?
Видела. Причем, не раз. И… руками не трогала, но рассматривала, поворачивая перед собой… Фоторамка. Создатель!!! Вот откуда взялись все эти волшебные места в ее личном альбоме, единственном, что осталось от матери, которой Оля никогда не знала — лишь догадывалась, что ее нет в живых. Потому что все, что она помнила — руки, обнимающие ее с любовью. Что с ней случилось? Добрались те, от кого она пряталась? Сумеет ли она когда-нибудь выяснить это… Ясно одно: то, что случилось, случилось внезапно. Ее мама не успела уничтожить фотографии, значит, ни о чем не догадывалась. При том, как тщательно она путала следы — если бы почувствовала хотя бы тень преследования, немедленно отформатировала бы рамку. Пусть на ней и не было ничего, кроме безобидных пейзажей (все остальное, должно быть, заранее было отправлено в «корзину», а на последнюю ниточку, последнюю память о счастье не поднялась рука).
…Ее родители любили друг друга. Так не все ли равно, что их связь была незаконна? Что отец был женат, возможно, и мать была замужем за другим.
Оля тряхнула головой. Не важно! Они любили. Они были счастливы. Иначе мама не хранила бы до последнего старые, полуплоские фотографии с муравейниками, которые пока еще не могли даже поворачиваться, только чуть-чуть увеличивались. Понимала опасность, сознательно шла на риск — но хранила.
А на что сама Оля пошла бы ради любви?
Девушка грустно улыбнулась. Пока у нее ответа не было. Но, похоже, скоро жизнь его даст.
Забравшись с ногами на большую, помпезную но, неожиданно, очень удобную кровать Мещерская первым делом сунула руку под подушку, ту самую: «не просохшую, на которой… без которой…». Она старалась действовать незаметно для следилок, которыми тут, скорее всего, нашпигован был каждый сантиметр. Но едва не выдала себя непроизвольной гримасой, когда что-то колючее и острое больно оцарапало ладонь. Есть гвоздь! Гвоздик… Или кнопка.
