Колум усмехнулся: — Тогда нужно было, чтобы вас спас Здоровяк Билли.
Алексис расхохоталась, вспомнив высокого, крупного, но очень робкого юношу, работавшего на лесопилке.
— Вы хотели о чём-то поговорить со мной после позапрошлой службы. Когда только вернулись, помните?
— Если честно, уже не помню, о чём, — быстро ответила Алексис. — Но после праздника тема для разговоров у нас определённо появится. Обещаю.
— Буду ждать, — хмыкнул Колум.
Всю дорогу разговор перескакивал с темы на тему, обо всём и ни о чём. О предстоящем празднике и быте индейцев. О том, какие книги хотелось бы заказать по почте и как часто кузнец жалуется на подагру. Алексис всегда было легко с отцом МакРайаном. Никакой давящей тяжести, что возникала поначалу с Киллианом. Никакой неловкости и напряжения. Он был приятным собеседником и знал, казалось, обо всём на свете.
Резервация показалась к обеду, и солдаты, снова вернувшиеся на свой пост, взмахнули руками, не торопясь подниматься из-за стола, за которым обедали под тощей берёзой. Повозка проехала между хоганов, дети радостно засуетились, узнав отца МакРайана, который вечно привозил им какие-то сладости. А Алексис смотрела вокруг со странным чувством щемящей ностальгии, ведь именно здесь началось её счастье.
— Маленькая скво? — Вождь остановился у повозки, разглядывая Алексис. — Выглядишь ты сегодня хорошо.
— Благодаря вам и Белой Сойке, — улыбнулась она. — А где она? Я хотела бы ещё раз её за всё поблагодарить.
— Скоро подойдёт. — Золотой Ястреб хитро улыбнулся. — А как твой мужчина? Победил своих демонов? Смог забыть о прошлом?
— Да, — тихо ответила она, и Колум, в этот момент снимавший корзину с повозки, замер. Забыл, как дышать, глядя на покрасневшую Алексис.
— Хорошо. — Вождь кивнул. — Значит, всё не зря. Это хорошо.
Благодарности, разговоры, подарки — день прошёл для Колума как в тумане. Он что-то говорил, отвечал, но грудь словно сжало в крепких тисках: ни вздохнуть, ни выдохнуть. И бессильная злость на самого себя разливалась в груди, грозя затопить всё вокруг. Они собирались обратно, когда до заката оставалась лишь пара часов. Алексис тепло прощалась с Белой Сойкой, обещая обязательно приехать в следующий раз.
— На этот раз не забудь своего мужчину. Мне ещё есть, что ему сказать. — Золотой Ястреб подошёл к повозке, положил широкие ладони на её плечи. — Да пребудут с тобой Духи.
— Спасибо вам за всё, — прошептала Алексис искренне. Потом протянула руку Колуму, чтобы тот помог сесть в повозку. К её удивлению, он сжал её ладонь так сильно, что стало больно. Прощался с индейцами он, впрочем, радушно, и пообещал заехать в ближайшее время.
Щёлкнули поводья, и дорога побежала вперёд, оставляя горы за спиной. Некоторое время ехали в тишине. Алексис вспоминала разговор с Белой Сойкой, а Колум тщетно пытался не думать, что сам виноват в том, что брат и Алексис стали так близки. Что, из-за желания скрыться, надел на себя сутану, которая никогда в обычной жизни не стала бы его выбором. Что теперь уже точно потерял Алексис, и даже если раскроет свою тайну, никогда не сможет быть с ней. Потому что она сделала свой выбор, даже при условии, что выбирать было не из чего. И за то, что не смог даже побороться за её внимание, Колума захлёстывала ярость. На себя. На жизнь. На упущенные возможности. Тоска скребла по душе с такой силой, что хотелось разорвать рубашку на груди, а за ней и кожу, только бы выпустить её наружу.
— Вам нехорошо? — спросила Алексис спустя полчаса, с тревогой разглядывая бледное лицо, залитое закатным солнцем. Колум вздрогнул, выныривая из мутных, тяжелых мыслей. Покачал головой, попытался улыбнуться. Но ревность ядом растеклась по груди, вырвалась раньше, чем он успел подумать:
— Вы провели с ним ночь, правда? С Киллианом? Здесь, в резервации. И потом. Наверняка.
— Это не ваше дело, — холодно ответила Алексис.
— А как же исповедь? — усмехнулся он зло. — Не хотите облегчить душу?
— Я ни в чём не виновата перед Богом, — сухо отозвалась она. Перемена, произошедшая с Колумом так резко, пугала.
— Вы виноваты только в том, что так отчаянно прекрасны, — горько бросил он, и больше не произнёс ни слова до её дома. Попрощался только, проводил взглядом, пока она не скрылась за дверью. И хлестнул лошадь, надеясь уехать отсюда как можно скорее. Чтобы не бежать за ней, не просить прощения за неоправданную резкость. Чтобы просто побыть рядом ещё хотя бы несколько минут.
========= Глава 26 ==========
Киллиан задерживался, и утро Дня Благодарения Алексис встречала после бессонной ночи и крайне встревоженная. Что могло случиться, почему ни его, ни кого-то из каравана до сих пор не было? Она не находила себе места, и раньше давно бы поехала к отцу Колуму, чтобы поделиться страхами и поддержать друг друга. Но после того разговора по пути домой такого желания не возникало. Отец МакРайан показал себя со стороны, которую Алексис никогда в нём не рассматривала. Он ревновал, что было дико само по себе. Но ещё он ревновал её к Киллиану! И это вообще отказывалось укладываться в голове. Алексис не могла поверить, что Колум испытывает к ней какие-то чувства, поэтому вывод напрашивался неутешительный — брат Киллиана отчего-то не хотел видеть её в качестве невестки. И это очень расстраивало.
А тут ещё и самого Киллиана до сих пор не было — ночь у Алексис выдалась не самая приятная. Утром она с трудом заставила себя съесть кусок пирога и выпить кофе, а потом собралась и поехала в город, чтобы помочь с подготовкой к празднику. Но проникнуться предпраздничным настроем не получалось.
— Что-то случилось? — озабоченно спросила Эмма, когда Алексис в третий раз спросила, что укладывать в корзину, которую собирались отнести в салун.
— Плохо спала, — бледно улыбнулась Алексис, с трудом сдерживая слёзы. Тревога росла, ширилась, занимая все мысли. Почему он всё ещё не вернулся? А если на караван напали индейцы? А если он лежит уже где-то у обочины, истекая кровью? — Не слишком ли будет невежливо, если я поеду домой?
— Ну, что ты, — улыбнулась Эмма, сжав её ледяные ладони. — С этим праздником мы все на нервах. Поезжай, конечно, поспи. Потом будем танцевать всю ночь!
Алексис кивнула и пошла к повозке. Сначала медленно, потом быстрее, почти побежала, чувствуя, что ещё немного — и разрыдается прямо здесь, посреди дороги, не обращая внимания на прохожих. И только выехав за город, дала волю слезам. Остановила повозку и зарыдала горько, прижимая ладони
