— Какого котенка? — внимание девушки целиком и полностью вернулось к КотоФею.
— Такого же рыжего, как ты, — сообщил он, и добавил по секрету: — Я его от смерти спас!
В глазах рыжей загорелся искренний интерес. Вот дуреха!
Влад расправил плечи. Он свои счета оплатил и закрыл. Самое время начать жизнь с чистого листа.
Эпилог № 2
Мишель прожил последнюю неделю как в тумане. Как в бреду. Особняком в этом сне стояла встреча с Кирой-Мышкой. Встреча с нею — знакомство в принципе — сыграла роль кадмиевого стержня, запустившего цепную реакцию в потухшем реакторе его жизни. Как он жил те десять лет, которые прошли со времен болезненной влюбленности юного ретривира в бессердечную преподшу-очкарика? Муза отвернулась от него, лишив благословения. Или он отвернулся от Музы, что напоминала ему о волшебных днях. Он работал, встречался с женщинами, строил свой дом по собственному проекту. И был вполне доволен. А что до счастья… Счастье придумали идиоты. Для того чтобы объяснять глупое выражение на лице.
Но появился кадмиевый стержень — и всё вокруг изменилось. Муза пнула непослушного ретирвера под хвост, всунула ему кисть в зубы и отправила на подвиги во славу искусства. Рисуя — и рисуясь — в кабинетике КиберКота, Мишель впервые за последние десять лет ощутил, как за спиной шевельнулись крылья. Пусть еще не в полную силу, так — чуть-чуть. Но они там были. Вначале Воронцов посчитал это глупостью. Крылья тоже придумали идиоты. Чтобы объяснять, почему они (идиоты) плюхаются носом в асфальт. Но нет. С каждым разом крылья за плечами шуршали всё настойчивее, и вскоре игнорировать их наличие стало невозможно. Это случилось на выставке.
В ожидании встречи Мишель волновался, как безусый юнец. Кого он увидит? Воронцов боялся разочарования. Но где-то в глубине души хотел нанести ей такой же сокрушительный удар, какой когда-то Ирина нанесла ему. Пусть посмотрит, от кого она тогда отказалась. Вот он какой стал!
Только оказалось, что его безумная мечта, недостижимая, проклятая звезда всё это время жила припеваючи! Да бог с ней, пусть бы жила, как хотела. Разве Воронцов — ей враг? Он никогда не желал ей плохого. Просто хотел немного отомстить. Но в итоге сам пропустил удар. Удар, который нанесла ему Ирина, оказался ниже пояса. Во всех смыслах. Словно не было никаких десяти лет в разлуке. Он снова юный и пьяный и хочет ее до одурения. До безумия. До красных лунок от ногтей на ладонях. Вот тут-то подлые крылья развернулись во весь размах. И понесли его… Ох, куда бы они его занесли, если бы не Кира. Страшно подумать. С трудом пережив похмелье прошлых выходных, Мишель всё ждал, когда его отпустит. Но крылья не собирались сдаваться.
Он надеялся, что соблазнение Мышки-Киры опустит его на землю. И ведь почти удалось. Почти! Однако в споре, как спорте или сексе — «почти» не считается. Кадмий — он пластичный и ковкий. Кажется, еще чуть-чуть, и ты прогнешь его под себя. Но в тот момент, пока ты его прогибаешь, он тебя отравляет. Кира, в отличие от презренного металла, отравляла глупой, идиотской романтикой. Пусть Гена строит свои планы по захвату мира. Кадмиевый стержень — он, прежде всего, стержень. Так что — удачи! Даже интересно посмотреть, во что Ген-директор превратится после того, как получит от Мышки свою порцию яда.
Выходя от Киры, Мишель знал, что проиграл с-Котское пари. Проиграл окончательно и бесповоротно. Кира права. Нужно набраться смелости и заплатить ту цену, которую требует судьба. Нужно набраться смелости и признаться самому себе, что юношеская влюбленность никуда не делась. Его чувства не изменились. Изменился он сам. Цепная реакция оторвала у ретривера пушистый хвост, содрала с него шерсть и расшвыряла ее клочья по болотам. Сколько можно быть кобелем? Пора становиться человеком.
Михаил с трудом дождался субботы. После работы он объездил художественные магазины в поисках мольберта, бумаги, кистей и красок. Он точно знал, куда поедет. В пятницу он лег спать пораньше, чтобы проснуться затемно и успеть добраться туда, где над рекой самые красивые рассветы. Туда, где стрекочут кузнечики, и ветер качает полевые цветы.
В предрассветной мгле Воронцов поставил мольберт, надел наушники с любимой музыкой и погрузился в то самое блаженное состояние, которое знал десять лет назад. Крылья шуршали за спиной, взмахивая в такт классике.
Наверное, поэтому он не услышал, как неподалеку от его автомобиля остановился другой — маленькая розовая «божья коровка», из класса «бешенных табуреток», с хитрым тюнингом на капоте. Из нее вышла миниатюрная брюнетка. Ветер развивал ее кудряшки. А на носу у нее сидели очки в изящной оправе. Брюнетка счастливо улыбалась, глядя на взъерошенную шевелюру высокого блондина, в чьи предки чудом затесался эльф. Или фэйри. Блондина, так давно потерянного. Так болезненно оплаканного. Так случайно обретенного. Он снова пришел к ней. Но теперь она — другая. И теперь она его не отпустит.
Эпилог № 3
В утро вылета из Сеула Гена действительно чувствовал себя не очень. Снова оказавшись за закрытой дверью, — причем, снаружи, а не внутри, — он испытал сложное чувство. Пожалуй, существовало слово, которое могло описать всю гамму, но слово это было нецензурное. Впрочем, нецензурных слов на языке у Колчевского крутилось много. Одно нецензурнее другого. Они свивались в многомерные конструкции, характеризуя Мышку, Гену, пари, Влада с Мишелем, что его начали, и ситуацию в целом. И над всем этим сложнозавернутым, забористо-непечатным безобразием, словно вишенка на торте, висело То Самое Слово. И это был не просто Он. Это был Эпический Он.
Колчевский, как человек склонный к анализу, сквозь алкогольные пары соджу, залакированные двойной порцией виски, пытался понять, где он допустил ошибку. Внезапно проснувшееся творческое начало рифмовало слово «везде» с истинной причиной Эпического Того, что рифмовалось со словом «конец». В ней-то Гена и ошибся. А ведь здравый смысл и жизненный опыт в лице Деда Мороза недвусмысленно на это намекали. Тогда что заставило Гену упереться рогом в этом чертовом пари? У крокодилов и рогов-то нет. У козлов, правда, есть. Но эта мысль Колчевскому не нравилась. Единственное, что в этой ситуации ему нравилось, было виски. Осознав своим аналитическим умом, что еще чуть-чуть, и ночевать он останется прямо в баре, лицом в стойку, Гена сделал ручкой бармену и, пошатываясь, направился в номер. Колчевского хватило на то, чтобы расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки, снять галстук и почему-то носки. Во всем остальном он завалился на кровать. Соджи и виски до краев заполнили цистерну быстрого погружения, и Гена ушел в сон, словно под воду.
Во сне — впервые
