Сколько по стране таких газет! Сколько переводится бумаги, сколько рубится леса! Ради чего? Чтобы напечатать вот такую чушь. И как с этим бороться? Единственный способ – перевести их на самоокупаемость. Или закрывайтесь, или делайте так, чтобы газета приносила прибыль.
Впрочем, было уже. Само собой, все такие газетки закроются. Кому они нужны, с журналистами, которые давно уже и не журналисты, а галимые пропагандисты.
М-да… вот по таким мелочам и понимаешь, насколько неповоротлив и расточителен Союз. Вместо того чтобы пустить деньги на какое-нибудь хорошее дело – их просто сливают на всякую чушь. И это при том, что большинство людей не может купить себе ничего современного, модного и просто жизненно необходимого. Просто нет этого современного и модного. Не производят. Или производят очень мало. А импортное – только для избранных.
За мебельной стенкой надо месяцами и годами стоять в очереди. Машину ждут годами. Обувь хорошая – только импортная, по блату. Или у спекулянтов.
Деньги просто лежат в загашниках и не работают. Не питают экономику. Их НЕКУДА потратить! НЕ НА ЧТО!
Я в сердцах отбросил газетенку и, лежа в ванне, угрюмо наблюдал, как газетка набирает воду, лежа на полу в мыльной лужице. Темное пятно увеличивается, увеличивается, обретает очертания Африки, а потом становится древним материком Гондвана. Туда ей и дорога, этой газетенке. В Гондвану. Даже читать расхотелось после того, как попытался ее полистать.
Лежал и тупо смотрел в потолок, погрузившись в воду до самого носа. Думал обо всем сразу и ни о чем конкретно. А когда почувствовал, что глаза закрываются, наваливается сон, быстренько потер себя мочалкой, которую привез с собой в полиэтиленовом пакете из дома, смыл мыло и отправился спать, выдернув пробку из ванны.
Этот непростой для меня день все-таки закончился. Штекер телевизора выдернут из розетки, постель приятно холодит чистую кожу. Хорошо! За окном ноябрьский мороз, снежинки стучат в стекло, а я лежу в постели и смотрю на то, как отсветы фар проезжающих мимо гостиницы автомашин пробиваются через неплотно задвинутую портьеру. Сейчас бы еще Зину сюда… было бы совсем хорошо. Только вот кровать узковата, это в 2018 году во всех гостиницах стоят сущие сексодромы, теперь же – «руссо туристо – облико морале».
Кстати, пришлось все-таки изменять в романе кое-какие эпизоды – иначе цензура не пропустит. И даже с правкой он еле-еле прошел рогатки (так мне Махров рассказал). Могли и завернуть, потому как роман «похабный», не соответствующий духу соцреализма. Пришлось сцены секса практически вырезать. Не поймут – «секса у нас в СССР нет!».
Уснул незаметно. Проснувшись, долго соображал, где нахожусь – мне снилось, что я дома, в 2018 году, что на кухне работает стиральная машина, жужжит, выжимая очередную порцию белья. Увы (или всё не так уж и плохо?), я все еще был в 1970 году. А жужжал за дверью обычный пылесос, убирая невидимые глазу пылинки из толстой ковровой дорожки коридора.
Время около десяти часов утра. Делать особо нечего – до четырех часов дня еще куча времени. Даже не особо нечего – а вообще нечего! Если только пойти гулять по городу? Когда я еще буду в Москве?
Кстати, может, действительно построить кооперативную квартиру в Москве? Ну а чего – перетащу сюда Зину, ее давно звали работать в Москву, сулили кучу «вкусняшек» вроде повышенной зарплаты и премии. Опять же – Москва! Престижно! Но нет – она ни в какую. Мол, шум не люблю, суету людскую. А вот в Саратове – тишь да благодать. В общем, не вышло у них ничего. Но вот теперь, может, и выйдет?
Махров прав – надо в столицу перебираться, если хочу выйти на серьезный уровень. Чего уровень? Литературы, конечно. Типа, нетленки у меня тут будут получаться лучше. Сомневаюсь, но чисто технически – да, в Москве сейчас мне жить будет гораздо удобнее.
Побрился, используя станок для безопасной бритвы, – я его больше всего люблю. Там, в моем времени, у меня есть стальной станок, еще от дедушки доставшийся. Я его очень люблю и берегу. И память о моем деде, и очень удобная штучка – подравнивать бороду или просто бриться. Чисто бреет. Не чета всяким там трехлезвийным дрянным бри́товкам.
Оделся, надел свою «летчицкую» кожаную куртку, берет (ну куда ж писателю без берета?! Писатель я или где?!) и вышел на улицу.
Холодно! Морозно холодно. Вот не люблю я московскую погоду! Не просто не люблю, а ненавижу лютой ненавистью! Больше, чем промозглый питерский климат.
Сырость. Здесь всегда сыро – осенью, зимой, летом. Город стоит на болотах, и здесь всегда сыро. Сыро, как в предбаннике общественной бани.
Редкие снежинки медленно и плавно опускаются на плечи, будто стараясь утешить: крестьянин, твоя страда закончена! Иди домой, на печь, спи! Летом будешь снова пластаться, рвать жилы, а пока… баю-бай!
Мне вдруг захотелось вернуться в номер и не вылезать из него до самого вечера, до самой грядущей встречи. Но я пересилил себя и пошел по улице прочь от гостиницы. Куда я иду – сам не знаю. Просто иду, смотрю по сторонам, разглядываю прохожих и витрины магазинов. Случайный прохожий этого мира, беглец, пытающийся изменить такую вот махину – Советский Союз. Даже как-то и смешно… до слез. Что я могу, маленький человечек со своими глупыми идеями?! Кто меня послушает?! Все равно буду слать свои письма – верят они или не верят. Хотя бы сделаю попытку – до тех пор, пока меня не повяжут. И маньяков убью, чего бы это мне ни стоило.
Вдруг пришла в голову одна мысль, и я бодро пошагал в метро. Почему бы и нет? Деньги – они только инструмент. И дешевле будет потратить их сейчас, чем потом нанимать дорогих и бестолковых адвокатов.
Театр в это время был закрыт. Я пошел к черному ходу, обойдя театр по периметру, дернул дверную ручку – дверь и открылась. И зашагал по полутемным коридорам дворца Мельпомены.
Первый, кто мне попался, это, похоже, рабочий сцены, обслуживающий ее механизмы. Он был весь перепачкан в смазке и матерно ругался через слово, чем подтверждал свой высокий социальный статус. Ведь нет в этом мире, в этой стране статуса выше, чем у пролетария-рабочего! Ну… по крайней мере, нам так говорили.
Я спросил рабочего, где мне найти костюмера, он еще раз выматерился – не в мой адрес, а в адрес какого-то «старого козла», и показал на дверь справа в дальнем углу коридора. Я коротко поблагодарил озабоченного старыми козлами рабочего и пошел туда, куда он
