Ну я и дерзнул. Накатал заявление и… добавил к нему еще пятьдесят бон. Так вернее! Лидия Петровна была очень довольна и пообещала все устроить. Конечно, пять комнат, возможно, и не получится, все-таки… И я добавил еще пятьдесят! Заверила – расшибется, но вырвет эти пять комнат из клювов жилищной комиссии! Гарантия!
Я ей поверил. Деловой человек. А потом я попросил у Лидии Петровны адрес той самой поэтессы. Нет, не адрес квартиры – туда я не собирался, пока она жива (да и дай бог ей здоровья!). Адрес больницы, в которой она сейчас лежала. Нужно же хотя бы увидеть хозяйку квартиры живой, пусть и не здоровой!
* * *В больницу я попал в тихий час и протусовался возле входа минимум полчаса, пока на меня не обратила внимание то ли нянечка, то ли медсестра (я в них не разбираюсь). На ее вопрос: «Вы что тут толчетесь?!» – я ответил пятирублевой бумажкой и коробкой конфет из магазина и попросил провести меня к моей бабушке, Капитолине Прокофьевне Залиной-Могилевской, которая лежит одна и страдает, дожидаясь, когда к ней пробьется ее любимый внучатый племянник. Медсестра, как оказалось, Капитолину Прокофьевну знала. И очень мне посочувствовала – у бабушки неоперабельный рак, и скорее всего из больницы она уже не выйдет. Так что мне нужно поторопиться, если хочу ее увидеть живой, не сегодня-завтра она отойдет. Ну я и поторопился.
Лежала больная в отдельной палате – все-таки заслуженная поэтесса, а еще – орденоносица, участница войны, старая большевичка и прочая, и прочая. Видать, очень даже бурная биография была у бабули, если она из старых большевиков.
Зачем я к ней пошел? Если все уже было устроено и договорено? Сам не знаю. Наверное, потому, что не могу жить спокойно, не поблагодарив бабульку за возможность зацепиться в Москве.
А еще – хочу точно знать, что Лидия Петровна меня не киданула. И не засунула к бабушке обманом. А кроме того – может, я бабульку хоть как-то отблагодарю? Мне ведь, по большому счету, квартира ее не нужна, и уж точно не нужно ее барахло. Мне прописка нужна, вот, в общем-то, и все.
Капитолина Прокофьевна лежала в постели и читала книгу. Нет, не мою книгу. По-моему, томик каких-то стихов. Сухонькая, седая, практически беловолосая, чистенькая и ухоженная. Не зная, что она смертельно больна, по виду особо и не скажешь, мало ли худеньких старушек в этом мире? Только глаза выдавали ее состояние – лихорадочно блестящие, такие бывают у наркоманов. Само собой – держится только на наркотиках.
– Здравствуйте! – сказал я, постучав в дверь и нерешительно протискиваясь в палату. – Разрешите войти?
– А если я не разрешу – не войдете? – усмехнулась женщина.
Я неловко пожал плечами:
– Как скажете. Вы тут хозяйка!
– Хозяйка? – горько усмехнулась женщина. – Кто угодно здесь хозяин – начиная с нянечки и заканчивая главврачом. Только не я. Заходите уже, чего встали на пороге? Мне все равно делать нечего, так хоть с вами поболтаю. Пока еще не в могиле. Вот там и помолчу. Вас как величать?
– Михаил. Михаил Карпов.
– Ах вот оно что! Вот вы кто! Решили проведать свою благодетельницу? Лидочка сегодня была у меня. Все, что она просила, я сделала. Мне уже все равно, а людям приятно. Все-таки хочется оставить после себя людей, которые тебе благодарны. Итак, что вы от меня еще хотите? Я все отдала, что у меня было. Мне ничего не нужно. Надеюсь, вам пригодится.
Я потоптался на месте, не зная, что сказать и что сделать. Мне было очень неловко.
– Да вы присядьте, Миша! – Больная махнула рукой куда-то мне за спину, я оглянулся, увидел стул и сел на него, пододвинув ближе к кровати. А женщина (бабулькой у меня уже язык не повернется ее назвать!) вдруг усмехнулась и подмигнула мне левым глазом: – Я уже и забыла, когда возле меня, лежащей в постели в одной рубахе, сидел красивый молодой мужчина! Подвиньтесь ближе, дайте мне вашу руку. Не бойтесь, я не заразная и вас не укушу! Сил нет кусаться.
– Я и не боюсь! – ответил я, чувствуя, как невольно краснеют мои щеки. – Просто… я никак вас не напрягаю? Ничего, что я пришел? Мне хотелось сказать вам спасибо, вот и все.
Женщина схватила меня за запястье – неожиданно сильно, цепко. Рука ее была горячей, как батарея отопления, кожа сухой, будто пергаментной. От неожиданности я едва не отдернул руку, но вовремя сдержался.
– Сильный! – грустно сказала Капитолина Прокофьевна. – Могучий мужчина! На вас приятно смотреть! Мой Вася тоже был могучим, крепким, как дуб! Казалось, его ничего не может сломать! Погиб на фронте. Он артиллеристом был, его батареи встретили немецкие танки. И погибли батареи. Все погибли. У нас мог родиться сын, и он был бы таким же могучим, как и ты… Простите, что я на «ты»… я гораздо старше вас. Мне много, очень много лет. Ты думаешь, я боюсь умирать? Смешно-ой… иногда случается так, что смерть – освобождение. Подарок! Однако и торопить ее не следует. Все должно случиться в свое время. Я хорошо пожила, хорошую жизнь. Я любила, я ненавидела, обретала друзей и теряла их. Моей жизни хватит на несколько жизней каких-нибудь обывателей, живущих от звонка и до звонка. Я ни о чем не жалею! А ты, Миша, жалеешь о прожитой жизни? Тебе сколько лет? Сорок, не больше? Тридцать семь?
– Мне пятьдесят. Это я выгляжу молодо, – улыбнулся я. – Жалею ли я о чем-то? Жалею, конечно. Об упущенных возможностях. Об ушедших друзьях. О том, что мог бы сделать. И о том, что сделал, когда это не надо было делать. Я же просто человек, а человек несовершенен.
– Ты неглуп, – улыбнулась женщина. – Это уже хорошо. Мне интересно с тобой говорить, а я редко о ком могу так сказать. Люди банальны в своих желаниях, в своих устремлениях. Вот ты – чего ты желаешь от жизни? Не бойся, можешь мне сказать – я все равно унесу это в могилу. Мне осталось жить день, а может быть, и меньше. Час. Два. Три часа. Поделись со мной – и тебе будет легче. Может, ты поймешь сам себя! Осознаешь себя! Ну? Решишься?
И я решился.
