– Ну, на девушку я уже даже по возрасту не тяну, – Дира зачем-то сдвинула стопку карт в сторону, переложила планшет. – А так всё очень здорово получается: решил, что подхожу и точка. А, может, ты мне не подходишь, не задумывался?
– Я на дурака похож? – хмуро поинтересовался Март. – Мне это спать спокойно не даёт, если хочешь знать. Но как проверить-то, когда ни шанса не даёшь? Просто так воздух сотрясать – подхожу-не подхожу, такой-не такой – ничего не даст. Тут делать надо, а потом смотреть. Как там, в госпитале, помнишь? Ты тоже не рассуждала: на стол – и вся недолга, лишь бы выжил. Сопли потом пускать станем.
– Сейчас речь о выживании не идёт, – Кассел упорно смотрела в чёрное, отражающее только свет лампы да её слишком бледное лицо, окно. – И нормальная жизнь не операция.
– А она есть, нормальная-то жизнь? – Март расслабил ладони, свесил между колен, разглядывая пол. – Скажешь, никогда не думала, как это может быть? Чтоб вот пришёл домой – не просто переночевать, а к себе домой, где именно тебя ждут. И чтоб было, кому рассказать, как устал, как обрыдло всё. И чтоб снег на улице, а тут камин… И собака.
– Ты сейчас про меня или про себя говоришь? – тоже изрядно помолчав, тихо спросила Дира.
– Да в том и соль, что про обоих, – так же негромко отозвался Нейрор.
Окно по-прежнему отражало лишь свет лампы. Никакого тебе камина, клетчатого пледа, чашки чая – здоровой уродливой кружки с пошлым цветком, а не тоненькой фарфоровой чашечки с обязательным блюдцем. И здоровой, лохматой, умилительно-беспородной собаки в стекле тоже не было.
Дверь в ординаторскую распахнулась одновременно со стуком в косяк.
– Привет, доктор Кассел! А мне в регистратуре сказали, ты ещё здесь и… – следователь встал на пороге, покачивая ладонью створку. – Я не вовремя?
– Наоборот, ты очень вовремя, родной! – Дира вскочила со стула, схватила сумку, рванула на выход. Затормозила, вспомнив, что ещё нужно хотя бы халат снять. – Мы сегодня куда-то собираемся? Может, на озеро опять съездим? Я только за, а то устала что-то…
Наверное, все могло бы выглядеть гораздо более естественно, не вытянись так физиономия Эйнера. Не ожидал, бедолага.
– Эм… Да, конечно. На озеро, так на озеро. Как скажешь… – Май нервно откашлялся, – … дорогая.
– Извини, Март, но мне правда пора идти, – протарахтела Кассел, выпихивая полицейского в коридор. – Рада, что зашёл.
Нейрор ничего не сказал на прощание. Сидел набычившись, как медведь, следил из-под насупленных бровей.
Ну и не надо! Без последнего «прости» они все как-нибудь обойдутся.
***
Всю глубину природной тишины прочувствовать может только сугубо городской человек. Селянин же что? Он к перешёптыванию деревьев с тростником привычный, на деликатный плеск воды внимания не обращает и тихонечко урчащие жабы его не интересуют. Не сосед же, видят Близнецы, вылакавший полбутылки первача. И по этому поводу во дворе под лопухами с чувством песню, душу рвущую, старательно выводящий.
Городскому же как раз сосед не интересен, зато природа его манит. Жителю столицы тут всё кажется непривычным, даже страшноватым. От кваканья лягушачьего он вздрагивает. Темнота рощицы за спиной заставляет постоянно оглядываться, проверять, не смотрит ли кто в затылок. Шорох листьев завораживает. И без привычного гомона толпы, без визга ездовых ящеров и скрипа колёсного мир ему мерещится другим, неизвестным, а местами даже и чудесным.
Дира поплотнее натянула куртку, Маем выданную, поджала ноги, пряча их под подолом. Всё-таки неудобная вещь костёр: чуть поближе к нему подберёшься – горячо, отодвинешься – холод пробирает. Но на пламя можно до бесконечности смотреть. Зачаровывает оно, гипнотизирует куда успешнее, чем любой техник. Кажется вот-вот – и фигуры в нём рассмотришь, покажут тебе что-то эдакое, иллюзионное.
В темноте хрустнула сухая ветка, заставив доктора вздрогнуть, обернуться. Но оказалось, что не волк и не медведь к ней подкрадывался – всего лишь Эйнер от озера вернулся, неся в каждой руке по мокрой бутылке.
Сыщик смотрелся замечательно, чего уж самой себе врать? Не такой фактурный, конечно, как Варосы, но впечатляет гораздо больше Марта. Высокий и подтянутый, в рубашке, расстёгнутой почти до пояса брюк с болтающимися у колен подтяжками. Шевелюра спуталась копной, да ещё и босой, с подвёрнутыми брючинами. Мечта селянки! Впрочем, горожанки от него тоже вряд ли откажутся. С таким бы в стог сена под почти осенними звёздами – р-романтика!
– Ты уж извини, но с мясом придётся подождать, – проворчал, садясь на корточки, возясь с бутылкой и ножом. – Кабы знать, что в гости соберёшься, приготовился б заранее. А так ему ещё промариноваться надо.
Дира промолчала, натягивая куртку на нос. Никакого мяса ей не хотелось. Приняла протянутую инспектором кружку, послушно хлебнула. Ну, вино. Ну не меньше, чем десятилетней выдержки, таракской лозы. Ну, в жестяной кружке, да ещё и с еловой иголочкой, доктором сплюнутой. И что такого?
– Хотя, честно говоря, я рад, что так получилось, – Май уселся, скрестив ноги, как мудрец восточный, поворошил суком костёр, заставив искры ураганчиком взвиться, пахнуть жаром. – Давно нам стоило поговорить, да всё как-то времени не находилось.
Кассел едва зубами не скрипнула. Вот чего ей в данный момент совсем не хотелось, так это разговоров.
– Слушай, всё спросить хотел. Почему в больнице у вас женщины выглядят так, будто на свидание собираются, а? Причёсочки, каблучки, марафетик. Не все, конечно, но многие. Тяжело же при ваших-то дежурствах, нет?
– Мужчин вокруг много, – неохотно ответила Дира, не очень понявшая, к чему вопрос задан. – Врачи, вся администрация, санитары, работники СЭПа – поголовно мужчины. Родственники, больные опять же.
– То есть вроде как охотничьи угодья богатые?
– Ёрничай не ёрничай, а в незамужних у нас полно. Где им ещё супруга найти? Дом-работа, работа-дом.
– Ну вот теперь мне всё более-менее ясно, – кивнул инспектор. – А теперь про поговорить. Зря ты надулась. У меня такая работа. Я её люблю и стараюсь выполнять без халтуры. Иногда интересы дела пересекаются с интересами людей, лично мне симпатичных. Но это ещё не значит, будто я какой-то урод.
– Всего лишь имперский пёс, – без всякого энтузиазма отозвалась Кассел.
– А ты пламенная революционерка? – усмехнулся Май.
– Да нет, знаю, ты помог тогда…
– Нет, не знаешь, – с эдаким мальчишеским обаянием разулыбался Эйнер. – Я как-нибудь тебе потом в красках расскажу, чего мне это стоило, и на какие жертвы пошёл. Привру,
