Балагур отхлебнул пиво и попросил:
– Спой что-нибудь весёленькое, боевое, а то все прокисают.
– Какие тут песни? Голоса нет, – попытался открутиться Шурик.
– Пой, раз гитару взял, – потянулся Иван.
– Спой, – откликнулась Маруся.
Шурик выплюнул хабарик, почесал лоб, потрогал мозоль на ладони и плавно, отстукивая темп ногой, запел:
Закружилась голова.Нет тепла. Земля бела-а.Чёрный мрак и белый снег,Степь, пурга и че-е-ловек.Он идёт, ночь грудью рвёт.Смерть вот-вот его найдё-от.Вскачь, резко, бурно перешёл – казалось, струны застонали:
Говорила ему смерть, а он не слушал!Холод тело заковал, лезет в душу!Рвётся, раненая, сердце глушит.Только стон ещё не слышен:Где мой дом?! Где мой дом?!Снег хрустит и тишина —Нарезвилась та пурга допьяна.Слабость рук, глубокий стон.А в ушах его застыл шум волн!Дышит холодом зима,Вьёт из снега кружева.Снег и смерть – могильный холм.Где мой дом?! Где мой дом?!Где мой дом?!!! [14]«Песня!» – откликнулся второй, внутренний Шурик. «Песня!» – подтвердил третий, более глубокий.
Молчун, Борис и Маруся однако похлопали вяло.
– Если бы Спортсмен слышал, съязвил бы «к мамочке потянуло». А песенка нормальная, надо о тебе телесюжет потом сделать – поддержать юное дарование.
– Давайте спать, – сквозь зевок рыкнул Бортовский и сурово посмотрел на Молчуна. – Буди своего дружка, ещё простудится.
– Он в больницу просился, – вспомнила Маруся.
– Где я ему тут лазарет возьму. Найдём вертолёт, тогда… Что? Чего молчишь?
Молчун, пытавшийся растолкать Спортсмена, дёрнул того за плечо, тело перекатилось на спину. Откинувшееся одеяло обнажило перекошенное лицо. Теперь стало ясно, почему Спортсмен казался лишним – он был мёртвым среди живых.
– Он умер, – сказал Молчун. – Чёрт, он умер!
Все как-то сразу сгрудились в одну кучу так, что Марусе стало трудно дышать, и разглядывали раскрытый рот с вывалившимся набок, распухшим языком, закатившиеся под верхние веки глаза.
– Задохнулся? – спросил Балагур мрачно.
– Как? Почему? – взвизгнул Шурик.
Бортовский с облегчением смотрел на страшное лицо – одна проблема отпала сама собой. Маруся закричала и бросилась к мёртвому, обливаясь слезами, что-то бормоча про больницу. Ночь глухо рикошетила её плач, просеиваясь сквозь молчаливые чёрные деревья. Небо застыло над ними, отбросив попытку сорваться с гвоздей-звёзд. Ухнула ночная птица и притихла. Молчали и люди у костра.
Обессиленную Марусю отвели в сторожку.
– Ты ответишь за это, – дрогнул Молчун, косясь на Бортовского. – За всё ответите!
– Ответить? – сплюнул тот. – За что? Это я привёл банду? Это я его отметелил? Это я швырял гранаты? Засранцы!
– Замолчите, – потребовал Борис.
– Да кто тебе дал право?! – не унимался Иван, передразнил. – «Уничтожить зэков наша задача». Кто тебе разрешил? Кто ты здесь такой? Кто тебя послал, спрашиваю?!
Молчун резко двинул ему в зубы и подумал, что Толик давно собирался это сделать.
– Ах ты сволочь! – Бортовский поднял автомат, но остановился. Пистолет в руке афганца нацелился ему в лоб.
– Прекратите вы или нет?! – в свою очередь рассвирепел Борис. – Что дальше делать? Хоронить будем или как?
– Ну ладно, – заскрипел зубами Иван, подхватил автомат и отвёл глаза от нацеленного на него оружия. – Хороните. Хрен с вами. А я иду спать.
– Убери, – Балагур опустил сведённую не то злобой, не то судорогой желания убивать руку Молчуна. – Наделаете дел.
Молчун повиновался, сунул пистолет за пояс и ещё раз посмотрел на безжизненное тело Спортсмена.
– Как же так? Как же так? – всхлипывал Шурик, размазывая слёзы по соплям. – Глупо всё! Глупо! Понимаете?
Спортсмен умер. Внезапно, тихо. Костёр догладывал последнюю пищу из сухостоя. После выкуренной сигареты Молчун ощутил всю тяжесть случившейся беды и груз проблем с ней связанных.
– Я пошёл за лопатами, – сообщил Борис и накрыл мёртвое лицо краем одеяла. – Досталось ему сегодня.
– Подожди, – остановил его Молчун, посмотрел на потухающий костёр, хнычущего пацана. – Не справимся. Устали все. Командир прав. Завтра. Всё завтра. И по-человечески…
– А как же?.. В дом его занести надо бы. В маленькую комнату, где Маруську положить думали. Но не ляжет она… Там они…
«…убили бандита» – додумал Молчун. Но не сказал. Слишком много смертей сегодня – о ней, костлявой, даже упоминать не хотелось. Но Борис не выдержал:
– Говорил же: могилы раскапывать – примета плохая.
– Шурик! – Молчун поднялся. – Хватит ныть! Понесли его в дом.
– Не хочу! Почему я?
– А кто? Борис с раной в боку? Вставай. Понесли.
Волоча тяжёлые ноги, Сашка поймал себя на единственной правильной мысли: «Бежать!»
34
День мертвецов:Мне снились мертвецы;Мне вспоминаются мертвецы.В.П. МазуринНесмотря на то, что устал до ломоты в пояснице, Шурик долго не мог заснуть. Он приписывал бессонницу мощному храпу Бортовского и возмущению тем, что его положили на самую крайнюю койку, ближайшую к маленькой комнате, где покоилось тело Спортсмена. Когда хоронили зэков, аргумент, что мертвецы будут лежать через стенку от него, на улице, сыграл не последнюю роль в пользу этих похорон. А сейчас мертвец находится в одном помещении, в двух метрах, пусть это не бандит, а Спортсмен, но от этого не перестаёт быть мёртвым.
Сашка мог бы смотаться этой ночью. Идти по берегу к посёлку, пока усталость и сон окончательно не свалят с ног. В любом случае он был бы далеко от пасеки, от страшного места, где воцарилась смерть. Но ещё прячутся не пойманные зэки, и бродит огромный медведь по реке. И мешки с золотом ждут его в вертолёте. Наверное, там, в мешках, затаился специальный магнит, настроенный на его, Шурика, частоту. Он медленно притягивает, обещая исполнение всех желаний. Как просто всё казалось прошлой ночью! Найти и взять. Возможно, и Спортсмен думал так же, если знал о золоте. Невозможно! Он ничего не знал и умер непонятно и глупо. Задохнулся, накрывшись с головой курткой и одеялом. Разве так умирают? Может быть, какое-нибудь внутреннее кровоизлияние после побоев?
Иван храпел беззаботно, словно и не было никаких трагедий. А мог бы и сам сейчас быть мёртвым. Неприятное посасывание засвербело в грудной клетке после воспоминания о дурном сне, после которого чуть было не убил человека. А потом взял и убил! Без всяких снов. Шурик перевернулся на другой бок, зажимая уши ладонями, потом вспомнил старый французский фильм с Ришаром, оторвал у двух сигарет фильтры и пихнул их в ушные раковины. Прежде, чем заснуть, ещё раз прокрутил в голове смерть кавказца, попутно думая, что напихал в уши всякой дряни, а толку никакого, по крайней мере, успокоился от мысли, что предпринял всё возможное против бессонницы… Вышагнул из темноты раненый зэка, а он изрешетил его пулями. Струсил? Сразу пришло оправдание: тогда бы он меня! «Но всё равно же струсил!» – гаркнул внутренний голос. Кому он принадлежал: второму или третьему Шурику? А может, есть ещё и четвёртый, вечно недовольный и зудящий, как комар: «Не надо было. Неправильно. Зачем?» Сделанного не воротишь. Но как теперь жить? Он убил человека! Как теперь можно есть, волочиться за девками, пить, петь, мечтать о богатстве? Он уже ел, пил, курил, песенку спел,
