Нина беспокойно ворочается в землянке на скамье.
Шум, треск… Цепочка немецких мотоциклистов ворвалась в деревню. С грохотом промчались машины мимо молчащих, словно вымерших изб. Сквозь щель в задернутом окошке Нина видела: возле школы немцы остановились, посовещались. Один из них вошел в пустую школу, вскоре вернулся, и все, стрекоча моторами, поднимая пыль, понеслись дальше.
В деревне мотоциклисты не задержались. Толкнулись в несколько изб, подстрелили двух суматошных куриц и, оставив после себя едкую струю бензиновой гари, умчались так же внезапно, как и появились.
А когда стемнело, в избу, где жила Нина, осторожно постучали.
Вошли трое. Во сне Нина и сейчас живо видит их. Первый — высокий, под самый потолок, в сапогах и выгоревшем пиджаке. Пиджак был ему маловат: казалось, наклонись — треснет в плечах. И руки с большими, широкими, как лопаты, ладонями далеко вылезли из рукавов.
Двое других были пониже и помоложе. Они не прошли в избу, остановились у двери привалившись к косяку.
Первый — его звали Тимофей — обвел Александру Степановну и детей изучающим внимательным взглядом и негромко, властно, так, словно он здесь был хозяином, а не пришельцем, спросил:
— Куковеровы? Ленинградцы?
Александра Степановна — мать Нины — торопливо объяснила: муж на фронте, а они вот — застряли в деревне.
— Да, знаю, — огромный Тимофей, шагая удивительно легко, неслышно подошел к окну, поверх занавески долго вглядывался во тьму. Вернулся к столу, сел, выложил на клеенку, словно напоказ, свои красные руки.
«Выйдите», — кивнул детям.
Олежка и Валя вышли в сени. Нина осталась: ей было четырнадцать лет, и она считала себя уже большой.
— Нам нужен хлеб, — сказал Тимофей негромко и весомо и остановился, словно ждал, как примет Александра Степановна его слова.
Она молчала. Молчала и Нина. Тимофей не сказал, кому — «нам», но и так было понятно.
Тимофей коротко объяснил: негде печь хлеб. Пусть Александра Степановна подсобит. Мать кивнула. Быстро договорились: как украдкой доставлять муку, когда удобнее забирать испеченные караваи.
Тимофей встал, шагнул к двери, но вдруг остановился. Спокойно и неторопливо, как все делал, оглядел Нину, подозвал к себе. Спросил, как зовут, в каком классе. Пионерка? А немецкий знает?
Нина отвечала, чуть подумав перед каждой фразой.
Это, видимо, особенно понравилось партизану.
«Серьезная. Хоть и маленькая, а серьезная…»
Тимофей не знал, что Нина заикалась. С малых лет выработалась у нее привычка: прежде чем сказать что-то, сосредоточиться, сперва мысленно произнести ответ и только потом уже вслух. Тогда звуки не цеплялись, не застревали. В школе учителя, прежде чем вызвать Нину к доске, говорили:
— Куковерова, приготовься!
И спрашивали другого. А пока Нина внутренне «собиралась», сосредоточивалась, как перед прыжком. Это ей помогало преодолеть заикание.
— Ваш дом — крайний в деревне. Так? — сказал Нине Тимофей.
Девочка кивнула. Она вообще предпочитала, когда можно, обходиться без слов.
— Издалека виден, — продолжал Тимофей.
Нина снова кивнула, хотя не понимала, куда он клонит.
А дом их крайний, на холме, и виден из-за реки и из лесочка. Это верно. Бывало, далеко уйдет Нина с ребятами по ягоды, по грибы, а нет-нет и мелькнет вдали их красная крыша с облупленной трубой.
— Поручение тебе, — сказал Тимофей и положил свою огромную руку ей на плечо. Нина была худенькой, и плечо утонуло у него в ладони. — Когда немцы в деревне, вывешивай бельишко на плетень. Ну, будто стирала. Полотенца там, наволочки… Понятно?
Чего ж тут не понять?! Сигнал! Белье будет служить сигналом партизанам. Висит белье — «Стой! Не входи! В деревне немцы!» Нет белья — «Пожалуйста, рады гостям!»
— Смотри, — строго сказал Тимофей. — Не подведи!
— Не подведу! — твердо пообещала Нина.
С тех пор, как только в деревне появлялись немцы, Нина хватала старенькую скатерть, совала ее в бак с водой и вывешивала, мокрую, на плетень, там, где он был обращен к лесу, к реке. Нина не знала, где скрываются партизаны, но решила — в лесу.
…И сейчас, лежа в землянке на широкой жесткой скамье, Нина видела во сне, как Тимофей подходит к ней, кладет тяжелую руку на плечо и говорит:
— Молодцом!
— Нина, да Нина, проснись же…
Нина с трудом разлепила склеенные веки. Перед нею стояла Катя, осторожно, но настойчиво трясла за плечо.
— Вставай. Часа три уже спишь. Батов зовет.
Нина сразу вскочила. Батов — командир отряда, значит, что-то важное… Быстро сполоснула ледяной водой измятое лицо, пригладила волосы.
В командирской землянке было тихо. Батов один сидел у грубо сколоченного стола.
— Ну, дочка, рассказывай.
Нина проглотила комок в горле. У нее всегда слезы подступали, когда Батов называл ее дочкой. Отец Нины недавно погиб на фронте. И ни мать, ни Нина даже не знали, где могила солдата — артиллериста Куковерова. Да и есть ли она — могила?
Никогда уже отец не назовет ее дочкой. Никогда не споет вместе с Ниной о том, как одиноко стоит, качаясь, тонкая рябина и как в степи глухой замерзает ямщик. А Батов, как нарочно, очень похож на отца. Тоже невысокий, коренастый, простой. Впервые придя в отряд, Нина даже удивилась. Нет, не таким представляла она себе боевого партизанского командира. Ни кожанки, ни револьвера, ни папахи, ни патронных лент на груди. Обычная сатиновая косоворотка, даже не сапоги, а ботинки с калошами, и залысина надо лбом. Худощавое лицо, усталые глаза. Таким вот приходил отец с фабрики после смены.
…Нина подробно рассказала Батову, где она побывала за эти трое суток, что видела в деревнях, сколько там комсомольцев и что они предпринимают. Сказала, что две девушки просились в партизаны.
— Сводки Совинформбюро рассказывала? — спросил Батов, делая краткие пометки в блокноте.
— Везде, — сказала Нина. — В каждой деревне. Рассказывала, как дела на фронтах…
— Так, — Батов сделал несколько шагов по тесной землянке. Внимательно, словно первый раз видел, оглядел Нину.
Волосы черные-черные, гладкие и блестят, будто полированные. И сама смуглая, и глаза черные. Галка.
«Приметная», — покачал головой Батов.
Для разведчицы это ни к чему. Чем незаметнее, обычнее, тем лучше.
«Может, кого другого послать? — подумал он. — Нет, смелая девчушка и толковая…»
— У меня к тебе дело, дочка, — сказал он. — Трудное дело…
Задание было и впрямь нелегким. Батову стало известно, что неподалеку, в деревне Горы, расположился на отдых немецкий карательный отряд. Сильный отряд. Прислан, чтобы разгромить окрестных партизан, раз и навсегда покончить с ними.
— Понимаешь, Нина, — Батов в упор посмотрел девочке в глаза, — необходимо точно узнать, где у них пулеметы, орудия, сколько солдат, в каких избах офицеры.
Нина кивнула.
— Это очень важно, — продолжал Батов. — Тогда одним внезапным встречным ударом мы уничтожим их пулеметы, офицеров, посеем панику…
Нина снова кивнула.
— Вечером или ночью подобраться к Горам нетрудно, — задумчиво продолжает Батов. — Одна только беда: немного и увидишь-то в потемках… А днем — днем рискованно…
Нина на секунду представила себе темную ночную деревню, редкие
