Запись уже не была бессмысленным хаосом из радиопомех.
Ана неосознанно, интуитивно понимала её – как речь на чужом языке, в котором не разбираешь ни слова, но в самих интонациях, в придыхании, в повисающих паузах между фразами, во время которых говорящий делает глубокий вдох, даже в звенящих окончаниях слов ощущаешь некую тень, ускользающий призрак смысла.
Ана надела наушники и поставила ленту на перемотку. Дышать было тяжело, словно теперь ей даже в помещении требовалась маска.
Гуптика щёлкнула – запись готова к прослушиванию. Ана неуверенно нажала на затёртую, сохранившую отпечатки тысяч прикосновений кнопку, и в наушниках разлилась глубокая осмысленная тишина.
Лентопротяжный механизм чуть слышно поскрипывал, и гуптика часто вибрировала от напряжения. Ане показалось, что в комнате мигнул свет.
Вернувшись вечером домой, она спрятала кассету в стол. И подумала, что лучше бы никогда её не находила. Вечером ей не хотелось слушать радио. Не хотелось спать. Не хотелось выходить из дома. Она стала готовить себе ужин, хотя от одной мысли о еде её мутило.
Утром следующего дня её стошнило после укола.
Новый врач
Ана ненавидела уколы, с которых начинался каждый её день. Она старалась подготовиться заранее – многоразовый шприц с заправленной ампулой ещё с вечера лежал на тумбочке у постели, – но было так трудно заставить себя встать, зная, что тебя ждёт лишь очередной укол, после которого весь день болит голова, а есть приходится через силу.
Но после того, как к ней переехал Нив, утренние уколы перестали быть мучением.
Всё теперь делал он.
У него отлично получалось, он умело обращался со шприцом, и Ана порой не успевала ничего почувствовать – ещё не проснувшись, ещё не восстановив ту тонкую связь с реальностью, которая отличает бодрствование от сна. Это и был их странный ритуал пробуждения. После него сон окончательно отступал, и начиналось светлое пустынное утро – с поцелуя и лёгкой тошноты от внутривенных лекарств.
Перед последним, самым долгим своим отъездом Нив сильно переживал, как Ана справиться с уколами сама – как будто ему не приходилось уезжать раньше, как будто Ана до их знакомства не жила много лет одна.
Ане нравилась его преувеличенная забота.
В те последние дни Нив каждое утро объяснял ей, как делать уколы без боли, заставлял внимательно следить за тем, как он медленно и осторожно вводит под кожу иглу, а Ана лишь сонно улыбалась, слушая его тёплый голос – ей совсем не хотелось смотреть на шприц с хромированным поршнем, который Нив держал двумя пальцами, точно завзятый врач, ей хотелось закрыть глаза и поспать ещё немного, ведь мир, едва отошедший от ночи, был ещё так нереален, в комнате пахло духотой и приторным подсластителем для напитков, а за плотно зашторенными окнами уносились в самое небо первые скоростные поезда. Кровать пока сохраняла тепло их тел, но Нив уже оделся – в тёмные, пропахшие песком брюки, в наглухо застёгнутую рубашку.
Теперь же нереальным казалось то время, когда Нив был рядом.
* * *Здание агада-лая ничем не выделялось среди обычных домов. Невысокое, подёрнутое пылью. В плеве на первом этаже плотно задрапировали все окна, и жаркое дневное солнце по обычаю многих городских заведений заменял газовый свет.
Новый врач встретил Ану приветливо и любезно – он поднялся из-за стола и сделал несколько шагов ей навстречу, словно она пришла не в лечебницу на окраине города, а в дорогой магазин.
– Я записывалась сегодня на приём, – сказала Ана. – Я – Ана-адитва.
– Да, да, я ждал вас, – сказал врач.
– Извините, я немного опоздала.
– Не страшно! – Врач улыбнулся. – Мы же никуда не спешим, верно?
Ана улыбнулась в ответ.
Врач выглядел не так, как она ожидала. Невзрачная серая одежда вместо белого халата, узловатые руки, усталый взгляд. Она почувствовала облегчение. Здесь всё будет значительно проще, без обследований и надоедливых вопросов – он выпишет ей новое направление, и она вернётся домой.
– Вы ведь в первый раз у нас? – спросил врач.
Ана кивнула.
– Меня перевели в эту агада-лая по рекомендации моего предыдущего врача. Сказали, что здесь используются какие-то другие…
– Хорошо, – сказал врач. – Очень правильно сделали, что перевели. Очень правильно.
Ана стояла в дверях, испуганно улыбаясь и не решаясь войти. Облегчение сменилось странной неприязнью к врачу. Было в его внешности что-то куда более жуткое, чем белый халат или смрад препаратов. Помятый костюм – на несколько размеров больше, чем нужно. Широкие рукава дрябло свисали с рук. Кожа на лице – бугристая, точно изъеденная молью. Ана попыталась вспомнить название кожной болезни – сложное мучительное слово, – о которой что-то слышала раньше.
Кабинет врача пронизывала резкая хвойная прохлада. Мощные дхаавы работали так складно, что на стенах едва не выступал иней. Дышалось необычно легко, и Ана совсем не чувствовала себя больной.
– Что ж, хорошо… – проговорил врач, усаживаясь в широкое кресло.
Ана наконец решилась к нему подойти.
На столе у него валялись стопки измятых протоколов, медицинские карты, пустые бланки для рецептов, отпечатанные на тонкой прозрачной бумаге с едва различимыми прожилками, но внимание Аны привлекла золотистая фигурка вахата – с длинным цилиндрическим корпусом и широко расправленными для горделивого полёта крыльями.
– Где-то у меня тут лежало… – Врач лениво искал что-то на столе. – Ах, вот!
Он вытащил из-под завала бумаг потрёпанную, с надорванной обложкой, медицинскую карту Аны.
– Хорошо, очень хорошо, – сказал врач. – Но где справка о…
– Справка? – не поняла Ана.
– Нет-нет, вижу! Всё вижу.
Врач с выражением лёгкой брезгливости внимательно изучал мятый листок, вклеенный в середину карты.
– Хорошо. Вы проходили последнее обследование четыре месяца назад, всё верно?
– Да.
– Хорошо. – Врач закрыл медицинскую карту. – Что ж. – Он потёр опухшие руки. – Это не займёт много времени. Нужно будет сделать один небольшой тест. Нам как раз недавно привезли новый аппарат. Такого в вашей старой агада-лая точно не было.
Ана вспомнила название кожной болезни.
– У вас как, есть какие-нибудь жалобы?
– Нет, в общем всё… – Ана замялась. – Конечно, после уколов меня немного мутит. Тошнота, головная боль…
Врач несколько раз кивнул с таким видом, как если бы Ана сказала именно то, что он ожидал услышать.
– Но мне говорили, что такое возможно, что это нормально, – поспешила добавить Ана. – Сегодня меня не тошнит.
– Хорошо! – Врач ещё раз дежурно улыбнулся. – Что ж, приступим! – и встал из-за стола.
Они прошли в комнату, пропитанную едким, щелочным запахом, как в палатах, где кто-то недавно умер.
У Аны закружилась голова.
В центре комнаты стоял длинный стол с покалеченными ножками. К столу намертво прикрутили внушительный аппарат, напоминающий человеческие лёгкие. Две стеклянные колбы крепились на изогнутом стержне, как на металлическом хребте. Из колб торчали тонкие трубки, которые соединялись вместе, как кончики сжатого пинцета, и были слегка приплюснуты на концах, точно кто-то судорожно сжимал их зубами от боли. Колбы почти до верха заполняла ядовитая
