Ана плачет во сне, отворачивается, закрывает лицо, но всё равно слышит их шёпот, смех и поцелуи. Она думает, что вся её жизнь теперь потеряла смысл, поблекла, словно мимолетный сон по утру, ведь она больше не нужна ему, он забыл о ней, как будто весь этот перевёрнутый мир, город на границе песков, с поездами и высокими башнями, жил лишь в его памяти и теперь бесследно сгинул, осыпавшись песком.
В тот момент, когда он поцеловал другую.
Ближе к пробуждению сон становится хаотичным и бессвязным. Яркие головокружительные образы сменяют один другой. Ускоряется течение времени, путаются мысли, смешиваются краски, звуки вырождаются в дрожащее эхо. Неуловимая сила, придающая снам очертание и смысл, беспомощно слабеет с приближением рассвета. Весь мир рассыпается, как пепел после пожара, и ветер уносит невесомый прах, оголяя пустоту. Воздух выгорает, вобрав в себя горечь чужого дыхания, и пахнет то ли песком, то ли пылью – как в маленькой плотно закрытой комнате, где едва работает дхаав.
И тут Ана вспоминает, как его зовут.
Она выкрикивает его имя сквозь слёзы – с ненавистью, точно проклятие. Нив вздрагивает и замирает, другая женщина исчезает, как призрак. Какое-то страшное холодное мгновение Нив неотрывно смотрит на Ану и тоже проваливается в бесцветную пустоту. В глазах его читаются страх и непонимание, словно всё, что происходило до этого, было лишь миражом, навеянным вечной близостью бесконечной пустыни, и только теперь – это он, настоящий, тот, кто всегда помнит, тот, кого она ждёт, и он наконец увидел её, но его затягивает в пустоту.
Ана понимает, что совершила непоправимое, она кричит Ниву, умоляет простить – она готова пожертвовать всем, лишь бы подарить ему хотя бы мгновение жизни. Но пустота неотвратима – как и пробуждение с судорожным вздохом в тесной и душной комнате, где едва работает дхаав.
Дождь так и не пошёл. Ещё не рассвело. На тумбочке у постели лежит шприц, заготовленный перед сном.
* * *Занятий у Аны не было, но она не собиралась весь день валяться дома.
Она и сама не понимала, куда пойдёт. Разгорался опаздывающий рассвет, багровое зарево заливало небо над спящими землями.
Ей нужно торопиться.
Город постепенно приходил в себя, бледнели и таяли тени, появлялись на улицах люди, материализуясь из воздуха, как духи. Ана чувствовала их взгляды, но не успевала рассмотреть лиц.
Остановившись у проулка, который вёл к соседнему бадвану, Ана привалилась к обшарпанной стене здания, пытаясь восстановить потерянную точку опоры.
Она направлялась к Гарни. Добираться до Самкары не было ни желания, ни сил.
Ана села на первый же поезд и поехала туда, где серые здания, похожие на дрожащие в воздухе тени, заслоняли багровое небо, из-за чего казалось, что город не имеет конца, и поезд по этой линии вечно идёт до конечной.
Ярко сверкали окна, когда состав выезжал на солнечную сторону улиц. Бадван проходил над мостовой пологими волнами, и поезд, словно движимый пустынным ветром, взлетал в потоках воздуха навстречу рассвету и мёртвым пескам. На перронах нетерпеливо толкались ожидающие, и вскоре в вагоны набилась целая толпа. Все скамейки заняли, кто-то повис на поручнях, кто-то прижался к подпирающим потолок колоннам, кто-то облепил заплывшие окна.
Вагон раскалился, как парна́я. Пожилой мужчина рядом с Аной долго возился с заедающей створкой окна и наконец опустил, застонав от натуги. Ветер бил в образовавшийся проём.
Ана не понимала, куда едет.
Дышалось странно легко – возможно, благодаря уколу. Глядя в окно на незнакомые улицы, гармии, перроны, икавезманы, она поняла, что ей всё равно, куда отвезёт её поезд, только бы движение не прекращалось, только бы играла музыка из вещателей над головой. Хотелось убраться подальше – от своего старого квартала, от мёртвого бадвана и тесной квартирки на восьмом этаже, от страшных снов и неработающего дхаава.
Северо-восточная линия проходила через множество городских районов, как сверкающее лезвие. Стиль архитектуры и плотность застройки менялись в зависимости от улицы, жилые дома и даже гармии становились ниже по мере приближения к горизонту, и город, едва успевший ожить после ночного сна, вновь умирал. Поезд безучастно пролетал над пустырями и свалками, над заброшенными постройками, которые подлежали скорейшему сносу, но вместо этого медленно разлагались, напоминая руины от долий.
Линия не замыкалась в круг.
Отыграв последнюю мелодию, похожую на электрический шум, поезд, вздохнув, встал напротив непривычно пустого перрона. Ана замешкалась, не сразу разобрав, что дальше состав не пойдёт.
Вдалеке нарисовался мужчина невысокого роста – он двигался через вагон, опираясь на спинки сидений, как калека. Ана поначалу приняла его за полицейского и испугалась, решив, что эту линию тоже закрыли. Мужчина подошёл к Ане и что-то неразборчиво пробормотал на гали, уставившись на неё старыми слезящимися глазами.
Конечная.
Ана вышла на перрон.
Из ржавых перекладин торчали опорожненные флагштоки, которые забыли убрать после праздника. Ветер вздымал с улиц жёлтую пыль, и Ана прикрыла глаза. Она представила, как развеваются на перроне флаги. Послышался шелест материи, взволнованные разговоры людей.
Прорезали тишину протяжные сигналы – первый, второй, третий – с каждым разом всё тише и тише, обрываясь на середине, точно невидимый вещатель сбивался и пропускал окончания нот, и поезд, простоявший на перроне дольше обычного, нехотя набрал скорость. Ана понятия не имела, где находится. Линия завершилась. Бадван, снижаясь над улицей, уходил обратно, за поворот.
Она спустилась с перрона.
Её окружали слепые, без окон, гармии, жилые дома, пережившие не одно поколение жильцов, искусственно выровненные площадки за колючими ограждениями, заваленные гниющими отходами. У неё вдруг возникло чувство, что она приехала к кому-то на встречу, что кто-то давно её ждёт.
* * *Раньше Ана боялась хагаты.
Её пугали поезда, станции с отвесными перронами, запутанные переходы между линиями и полицейские в красной форме, которые слонялись по плевам и останавливали случайных людей.
Однажды она полдня искала нужную станцию. Не помогали ни схема линий, ни советы случайных прохожих. Непокорные поезда увозили её всё дальше и дальше. Линии, которые должны были пересекаться, пролегали одна над другой или расходились в тоннелях. Ана не понимала даже, как вернуться домой.
На одной из станций она решила, что никуда больше не поедет. Пусть даже стемнеет, и ей придётся провести в плеве всю промозглую беззвёздную ночь. Она уселась на скамейку напротив гииразы, тяжело вздыхая в калечащей лицо маске.
Вещатели раздражённо гудели, прогоняя замешкавшихся пассажиров из плева – на станцию прибывал очередной поезд и приносил новые толпы. Места на всех не хватало. Ана искоса поглядывала на спускающихся с перрона, но их точно волной выносило из зала. Вскоре она уже
