После первого полёта в мекхала-агкати руки у него тряслись, он с трудом стоял на ногах. Он не мог поверить в то, что несколько часов назад виман привёз его из синей полумглы утреннего города. Казалось, он провёл в песках десятки дней – без отдыха и сна, – и за всё это время не сделал ни единого глотка воды.
Когда они вернулись на ламбду, Нив выпил несколько бутылок, однако ему не полегчало – наоборот, чувство жажды странно усилилось. Он открыл ещё бутылку.
– Эй, полегче! – сказал Кханд. – Это тебе не поможет, мааван! Тебе на самом деле не хочется пить. Так бывает в первый раз. Приляг лучше.
Комнатка Нива была настолько тесной, что туда влезли только узкая кровать, повидавшая виды санганака и приделанный к стене узкий стол. Единственное окно закрывалось толстым металлическим веком, позволяя полностью заградиться от солнцепёка. У потолка вполсилы горела газовая лампа. Дхаав в стене работал на износ.
Нив присел на кровать, и его взгляд остановился на больших настенные часах с секундной стрелкой, которая раздражающе пощёлкивала, рывками передвигаясь по циферблату. В городе в это время он обычно возвращается с обеда.
Он выключил свет. Лёг в кровать, не раздеваясь, чтобы немного отдохнуть, очистить мысли, однако стоило ему расслабиться и закрыть глаза, как он тут же услышал голос Кханда, рассказывающего свою бесконечную историю – первый полёт к поясу ветров, неопытный пилот, по сравнению с которым даже их сегодняшний виманас мог бы сойти за аса, и страшный пустынный смерч, подобных которому сам Кханд никогда больше не видел. Нив спросил старика – как же они умудрились остаться в живых? А Кханд ответил что-то на гали. На этом рассказ закончился. Виман сел рядом с ламбдой, и земля пошатнулась у них под ногами.
Ниву рассказывали о пустынных смерчах ещё задолго до того, как он получил назначение в пески. Он даже слышал записи передач с какой-то затерянной ламбды – взволнованные голоса (большинство видели смерч впервые), помехи, напоминающие шелест песка, монотонные сигналы дежурной сирены, которая должна была предупреждать об опасности, но в действительности лишь выводила из себя. Нив не думал, что сам когда-нибудь попадёт в такой смерч.
Постепенно, утопая в воспоминаниях и мыслях, как в зыбучем песке, Нив заснул.
И ему приснилось, что он спит. Но только не в цельнометаллической камере посреди песков, а у себя дома, где душно, а сквозь шторы с улицы бьёт синий газовый свет.
И Аны рядом нет.
Нив просыпается, понимает, что лежит один, но не хочет вставать. Ещё не время. Весь город во тьме. Бьёт в уши протяжное шипение, похожее на шум пустынного ветра – он забыл выключить радио перед сном. Но он всё равно не встаёт. Ещё слишком рано, чтобы бодрствовать – плохое время, кустхаана, – на улице ещё горят синие фонари. Правда, теперь именно шум радио мешает ему забыться.
Он ворочается на постели и вдруг понимает, что проснулся вовсе не из-за шипения помех. Его изводит страшная жажда – губы рассохлись, гортань кровоточит, даже дышать получается с трудом.
Нив поднимается с постели, и в этот момент распахивается дверь.
Он видит Кханда – в смешной дыхательной маске и огромных очках с круглыми стёклами.
– Пойдём, мааван! – говорит Кханд.
Они уже не в городе. Перед ними до самого горизонта, до боли в глазах – пустыня. И Кханд настойчиво тащит Нива за рукав. Нив – полуголый, босиком. Песок обжигает ему ноги.
– Пойдём! – повторяет Кханд.
Они удаляются от ламбды. Каждый шаг для Нива подобен пытке – он будто ступает по стеклу. Но Кханд непреклонен.
Наконец они останавливаются.
На Кханде уже нет ни очков с огромными стеклами, ни дыхательной маски, исчез и грязный тюрбан с головы – он почти седой, его редкие волосы смешно топорщатся на затылке. Кожа у Кханда жёлтая и морщинистая, а подслеповатые глаза слезятся.
– Смотри! – говорит Кханд и показывает куда-то дрожащей старческой рукой. – Это то, о чём я тебе рассказывал!
Нив боится смотреть. Нет. Не нужно. То, о чём говорит Кханд, не существует в действительности. По крайней мере, пока он сам это не увидит. И пусть песок обжигает его ступни. Пусть его губы побелели и облупились, как у мертвеца, пусть вся гортань превратилась в огромную кровоточащую язву от жажды. Всё это нереально. Пустыня – это то, что придумал Кханд.
– Смотри! – требовательно повторяет старик, и Нив невольно поворачивает голову.
И видит, как от горизонта на юге поднимается тьма.
Кханд исчезает – растворяется в окрепшем ветре, становится струящимся над дюнами песком.
Нив остаётся один в безбрежной пустыне.
Высокие дюны, застывшие волны песка, бесконечно повторяют друг друга, как отражения. Нив знает, что дюнам нет конца, что горизонт – это лишь черта, где пустыня сливается с небом. Он поднимает голову. И замирает от ужаса. Небо абсолютно чёрное, не видно ни единой звезды – над его головой зияет пронзительная пустота.
И тут он просыпается – забившись в конвульсиях и чуть не свалившись с узкой кровати. Его трясёт от ужаса. Он не сразу понимает, где находится.
В комнате совершенно темно.
Густо гудит очиститель воздуха. Настенные часы, циферблат которых едва различим в темноте, показывают то ли направление света, то ли время суток.
* * *Нив проспал весь день, но всё равно чувствовал себя уставшим. Он усмехнулся, представив, что Кханд всё ещё терпеливо поджидает его в общей комнате, чтобы продолжить историю о первом полёте в пески. Историю, которую Нив теперь услышит неоднократно.
Однако в общей комнате никого не оказалось.
На столе стояла откупоренная бутылка воды.
Нив сделал несколько глотков, хотя даже не понимал, хочет ли на самом деле пить. Все его чувства сошли с ума. Однако ему стало лучше. Он подумал, что сейчас вернётся в свою каморку, хорошо выспится, а завтра будет здоровым и бодрым, будет готов к новому полёту в пояс ветров, к новым историям Кханда.
Но потом он вспомнил сон.
Где-то в отдалении пощёлкивали часы. Стояла ночь – глубокая, как пустыня вокруг. Нив прошёлся по комнате. Вернул бутылку на стол и тут же схватил её со стола. Наконец решился – распахнул заскрипевшую дверь и вышел в пустыню.
Кожу резало холодом, дул порывистый ветер, шелестел песок. Нив сделал несколько шагов в темноту и замер, восторженно глядя на небо.
Над его головой рассы́пались сотни, тысячи звёзд – ярких и тусклых, мерцающих и горящих непрерывным уверенным светом. Всё небо переливалось. От свечения кружилась голова.
Нив никогда в жизни не видел такого звёздного неба. Ночь в Южном Хапуре
