— Ну, или если у кого есть настроение уделить время вопросу — мы никому не запрещаем этим заниматься, — продолжал тем временем дракон, — всё-таки вопрос престижа, который надо поддерживать… Ну да это всё неважно…
Он отодвинул бумаги и пристально на меня посмотрел:
— Я чувствовал в тебе решимость, но ты умудрился растерять её по пути, — сказал он, изучающе оглядывая меня.
— Да, — тихо ответил я, — умудрился. Так получилось. Я, наверное, пойду, — вежливо поклонившись, я повернулся… и увидел господина Киртулика, входящего вслед за мной и закрывающего дверь.
— Твоя выдержка достойна уважения, принц, но сейчас ты уже не можешь уйти, — спокойно сказал он.
— Почему? — безразлично спросил я.
— Потому что, пока я летал вслед за своим молодняком, клацая зубами возле хвостов самых ленивых, то понял, что тянуть с этим больше нельзя. Особенно после того, что случилось на площадке, — ответил начальник стражи.
— А что там случилось? — спросил Мизраел, до того с интересом слушавший нас.
— В нём пробудилась Лазурь, — прошептал драконий наставник.
Что произошло дальше, мне было трудно описать. В комнате сразу потемнело на несколько тонов. Мельком взглянув на лицо Мизраела, я увидел нечто такое, отчего мне мгновенно расхотелось на него смотреть. Словно в каком-то полусне я подошёл к одному из диванов и сел на него, закрыв глаза.
— Как это случилось? — звенящим от гнева голосом спросил Мизраел.
— Один из сопляков на тренировке распустил нюни, что слишком сильно впечатлило принца. Моя вина, недоглядел.
— Ах, твоя вина?! — взревел Мизраел, после чего я явственно услышал, как кого-то бьют кулаком в висок, — а его стычка с Карделом и реакция на неё для тебя, значит, тайной остались? Ты что, забыл, как он отреагировал на аметист, и чем это для него чревато?!
Голоса становились то громче, то тише. Какое странное состояние. Я как будто слышу лишь то, что мне хочется слышать. Внезапно я понял, что источник этого состояния — моя собственная магическая сила. И любопытство, испытанное мной при прикосновении к мрамору, вспыхнуло с утроенной силой, и меня потянуло куда-то далеко-далеко…
И остановило. Меня остановило янтарное тепло, не позволяя сознанию провалиться в свободный полёт.
— Так, ну теперь ещё и Серебро. Ты прав, скрывать от него это дальше опасно для него же самого. Чтобы это контролировать, он должен узнать об этом сейчас.
— Ты же понимаешь, Мизраел, — прохрипел его собеседник, — что после этого ему заказан путь к тому, чего мы так для него хотели? Ты понимаешь, что он возненавидит тебя за это?
— Я знаю, — устало ответил первый голос, — но я не могу рисковать его жизнью. Он не возненавидит меня сильнее, чем я возненавижу себя сам, если первый человек, так доверившийся нам за последние сотни лет, умрёт.
Я по-прежнему лежал на диване, раскинув руки и запрокинув голову, до сих пор не осознавая, проснулся я, или же всё это какой-то очень странный, дикий сон.
— Принц, — ласково позвал меня кто-то, — Дитрих. Посмотри на меня.
Я с огромным трудом открыл глаза. Мизраел с тоской смотрел на меня, протягивая руку.
— Мы, правда, хотели, как лучше. Но скрывать правду дальше становится опасно для твоей жизни. Идём со мной. Сейчас ты узнаешь всё. Я даю тебе в том свое слово.
— Не… надо, — прошептал я, — я… не хочу вас… ненавидеть. Вы… не виноваты в том, что я… всего лишь слабый человек.
— Дитрих! Святой Белый Дракон, что с тобой? — прекрасный мелодичный голос разрезал тишину. Ради этого голоса я заставил себя снова открыть глаза и увидел перед собой лицо Меридии.
— Что с ним, — требовательно спросила она, обернувшись, — почему ему так плохо?! Да сделайте же что-нибудь!
— Сейчас он может помочь себе только сам, доченька, — печально сказал Мизраел, — в нём пробудилась столь гибельная для него… Лазурь.
— ЧТО?! Но как это возможно?! Да с его количеством Сирени это убьёт его!
Сквозь пелену слёз я увидел, как она кинулась на господина Киртулика, молотя его кулаками по груди.
— Вы же обещали, что с ним всё будет хорошо! Как вы могли меня обмануть?!
— Я виноват, принцесса, — печально опустив голову и не делая никаких попыток защититься, сказал господин Киртулик, — не уследил. Не предугадал, что в нём так сильно сострадание. Не предвидел, как губительно в этом месте оно окажется для его характера. Мне нет прощения.
— Ме… Меридия, — выдавил я из себя. Я не знал, что со мной происходит, не знал, останусь ли я в здравом уме, не знал даже, останусь ли жив, но я точно знал, что не могу отпустить её просто так. После её полета между нами появилась какая-то искра… и если уж ей суждено погаснуть, пусть она вспыхнет последний раз, — подойди… пожалуйста.
Меридия кинулась было ко мне, но её внезапно жёстко остановил господин Киртулик.
— Девочка моя, ты ему сейчас только хуже сделаешь. Не надо.
— Отпустите меня! — прорычала она, — вы уже сделали всё, что могли!
— И я своей вины не отрицаю. Но ты сейчас только добьёшь его!
— Отпусти её, Киртулик, — сказал Мизраел, — мы окончательно испортили всё, что могли, но если есть хоть один, маленький шанс, что он УЖЕ успел ощутить все семь Цветов…
В следующий момент на мою грудь ласково легли чьи-то руки.
— Да, Дитрих, — прошептала Меридия, — ты звал?
— Да, — я уже ощущал наплыв силы, которую всем сердцем ненавидел — и в то же время которой больше всего мечтал овладеть, — пожалуйста… прости меня.
— Проклятье, да за что?! — закричала она, тряся меня за грудки, — за что ты просишь у меня прощения? Да я сама пыталась выжить тебя отсюда всеми способами, а потом ты одним лишь своим взглядом дал мне силы взлететь! Так в чём ты передо мной сейчас виноват?!
— Прости за то, — шептал я, чувствуя конец, — что увидела меня… таким…
И в этот момент лавина, до того сдерживаемая, прорвалась, выпуская наружу почти всю жизнь сдерживаемую силу… силу доверия… силу любви… То, что я, как всякий прилежный принц, всегда отодвигал на второй план, не позволяя отдаться чувствам, подавляя их, отрицая их, считая той досадной помехой, что лишь мешает исполнять свой долг перед народом Тискулатуса. И я делал это так долго, что любая открытость, любое движение чувства стали для меня горьким ядом, обжигая душу и заставляя исходить кровавыми слезами. И теперь эта сила, вырвав из заточения ту боль, что Киртулик назвал Лазурью, сплетаясь в единый, смертельный поток, обрушилась на меня, заставляя задыхаться и испытывать страдания, о существовании которых я даже не догадывался. Здесь остатки силы воли мне отказали, и я, изогнувшись дугой, пронзительно
