— Т-ш-ш, — гипнотизирующее и успокаивающе прошипела женщина. — Тебя повесят на следующий же день, Альфред, будь благоразумным. Кроме того, здесь существуют определённые правила, которые запрещают внутренние конфликты и исключений в нём не предвидено даже для тебя. Не огорчай меня, пожалуйста. Этот человек осознаёт свою ошибку и уже уходит.
— Правила — это хорошо. Правила — хорошо, да, — он выдавил из себя пресквернейшую улыбку и сощурил глаза. — Ступай, дружочек, въёбывай отсюда. Дайте ему бутылку хорошего виски с собой за мой счёт. Мы же всегда рады сраным американским туристам. Ага, не только ты умеешь национальность вычислять по акценту, понял, да?
— Альфред. Благоразумным.
— Я охуеть какой сейчас благоразумный, дорогуша! — Он воскликнул так, чтобы слышал каждый присутствующий. — Ты даже не представляешь.
Американец не продолжал конфликт. Мужчина отряхнулся и после зрительной перепалки с потревожившим его свирепым зверем покинул заведение. Как-то очень быстро, будто всё случилось так, как должно было, и делать ему в ресторане больше нечего. Соломонс опустил револьвер и вернул его во внутренний карман своего пальто, как только входная дверь хлопнула. Элизабет махнула рукой, чтобы музыканты снова начали играть, и выдохнула с облегчением. Когда конфликт был улажен, она наконец-то могла отметить, что Алфи выглядел совершенно иначе. Мужчина снял пальто и шляпу, бросил их на стул, который забрал от соседнего столика, выровнял спину, а затем расстегнул пуговицу на приталенном пиджаке своего новенького костюма. Он явно посетил хорошего цирюльника и парикмахера, потому что его волосы и борода стали короче и ухоженнее. Альфред выглядел моложе и презентабельнее, его рубашка была белее снега, наглаженные стрелки на брюках ровнее сердечного ритма мертвеца, а в отражении туфлей можно было видеть тайны мироздания и собственную душу.
— У тебя какой-то праздник? — Она присела за стол и мгновенно выдернула своего спутника из кипящей смолы собственного гнева, а он как истинный джентльмен пододвинул ей стул, хотя ранее ничего подобного не делал. — До Хануки целый месяц, а твой день рождения в мае. Кто ты и что сделал с Альфредом Соломонсом? И не смей мне лгать.
— Праздник? С чего ты взяла, что у меня праздник?
— Ты в зеркало себя видел? Принарядился как, похорошел, и где твоя трость?
— Нога болеть перестала, я её и выбросил, — заявил мужчина и брезгливо струсил со стола упавший от сигары американца пепел. — Она мне больше не нужна, я же не симулянт, как ты.
Алфи насмешливо хохотнул в своей манере прожившего жизнь старика, снова напомнив женщине, что обновлённая внешность — пыль в глаза. Однако она уже привыкла к тому, кто он есть на самом деле, приняла его. И наблюдать его таким статным, красивым и ухоженным было хоть и отчасти приятно, на самом деле это было просто для того, чтобы впечатлить её, и она всё понимала. А женщине вовсе не нравилось, что он хочет быть для неё не тем, кем есть на самом деле. Будто Алфи тоже терял возле неё свою личность. Или, возможно, Элизабет слишком много проводила время, анализируя то, что для других не имеет значения и все эти умозаключения не более, чем абсолютная чушь.
— Собственно, в этом есть твоя заслуга, ведьма, и это автоматически делает меня твоим должником, а мне не нравится быть должником, знаешь ли. У меня есть для тебя подарок, — он полез в карман пальто и достал оттуда небольшой свёрток светлой ткани. — Ничего существенного с виду, просто безделушка. Но в ней много смысла и я неебически долго мастерил её, так что хочу, чтобы она была у тебя, как оберег от всего плохого дерьма в этом недостойном тебя мире, и как напоминание.
Соломонс было хотел добавить «от всего плохого, кроме того, что в её жизни уже есть я», но решил не портить момент. Женщина аккуратно развернула протянутый ей свёрток, чтобы добраться до подарка и обнаружила там дивную вещицу. Оберег представлял собой прекраснейшее ювелирное изделие из жёлтого золота в форме Звезды Давида, оплетённого вьющейся розой. Бутон цветка украшали потрясающей красоты рубины, а листочки — изумруды в цвет её глаз. Женщина коснулась кончиками пальцев граней шестиконечной звезды, а затем олицетворения её самой и губы тронула лёгкая улыбка. Она была очарована первоочерёдно тем, что такую аккуратную вещь сделал такой человек, а посыл подарка вызвал тепло внутри грудной клетки, будто от крепкого алкоголя.
— Маген Давид, — произнесла на иврите Розалия и, наконец-то, оторвала взгляд от ювелирного изделия, чтобы посмотреть на Алфи, а тот уже непринужденно что-то жевал и покачивал головой под весёлую музыку. — Символ надежды и гармонии между своим «я» и внешним миром.
— У него очень много значений, очень много трактовок его формы и функционала, как оберега. По большей части, человек сам выбирает, чем именно он будет ему служить. Если тебе хочется, чтобы это был символ надежды и гармонии, то это будет символ надежды и гармонии, — проинформировал мужчина, а затем взял стакан, наполовину наполненный виски. — Так хорошо сказал, что надо выпить.
Лиз задумалась о чём-то своём. Она смотрела в никуда и водила пальцем по золотым переплетениям, возвращаясь к тем немногим воспоминаниям, которые она забрала с собой в новый век. Воспоминаниям о самом счастливом периоде её жизни, когда с ней были папа и мама.
— Маргейт. Город маленький, но красивый. Там мили через две на восток от башни с часами есть дом, у которого большие окна и они открываются в сторону побережья. Оттуда ещё видно маяк и мимо всегда проплывают красивые кораблики на его свет. Я была совсем ребёнком, когда мы с родителями путешествовали по Европе и остановились в этом доме буквально на пару дней. Я бегала по горячему песку босыми ногами и гоняла чаек, а затем строила замки из песка, украшала их выброшенными на берег ракушками и думала о том, стать мне отважным пиратом, когда вырасту, или прекрасной принцессой. Это было бы первое место, где я бы искала путь к своему
