— Да ну его, тоже мне жених. Не хороший он, гнилой внутри, как так репа… — говорила Цветанка, морща нос.
— О ком говорите? — заинтересованно спросила сестра, стоя со мной на входе в импровизированную беседку.
— Да, все о том же, Мстишко. Недавно, говорят, его у сеновала порошкиного видели с Янкой. — шепотом многозначительно сказала, вытаращишь Юлка.
— Да и что! Мало ли, может брешут, — как всегда взялась защищать своего идеального Мстишко, Боянка.
— Ну да, а ежели я скажу, что это я их видела, что ты тоже скажешь брешут? — хихикая и прямо смотря на сестрицу, сказала Юлка.
— Тю, да ты может, что не так поняла, может он ее провожал просто…
— Ага, как же в обнимку и до самого сарая. То-то, я думаю, Янка переехала уже… — еще громче засмеялась, ехидничая девочка.
Боянка насупившись, подошла к лавке и села недовольно скрестив руки на груди, я прошла следом и села рядом, с одиноко сидящей на соседней лавке, Франой.
— Да ты, вечно за него вступаешься, прямо, свет клином сошелся. Что ты в нем нашла, не лойму? — спросила рассудительная Франа.
Да, эта девочка явно, за обложкой гнаться не будет, отец ее очень привлекательный, а толку с него меньше, чем от самого младшего братишки Фракы. — думала я, погладывая на девочек.
Так забавно наблюдать за ними, я ведь тоже когда-то такой была, чистой, открытой, невидящей и неожидающей зла в людях. У них сейчас возраст такой, они всех по себе меряют не задумываясь о том, что не все люди одинаковы и не все добрые, и не все ценят чистоту в других. Вот Франа, по отцу своему уже знает, что лучше старый, страшный и работящий, чем красивый, но неприспособленный, как Мстишко.
— Ну он такой, красивый, высокий, а глаза какие… — мечтательно описывала сестрица, прижимая руки к груди и закатывая глаза к небу.
— Ну, какой такой? — вспылила Цветана, подскакивая с лавки. — Глаза, они у всех есть, слава богам, а ты и видеть не хочешь, что он, например, брата старшего, Франкиного, обзывал тогда у реки по-всякому. Так а он, что виноват, что с таким носом здоровым родился? Нет, а он его при всей деревне полоскал, а дружки его стояли и ржали, как те кони. — злилась девочка. — А вот ежели ты замуж за него выйдешь, родишь и растолстеешь, как тетка Харина… Что думаешь, он тебя поносить не станет? Ему ж, все самое лучшее подавай… — передразнивая манеру Мстишко, изображала Цветанка. — Гад он. Был бы у меня старший брат, попросила бы его поколотить, чтоб знал… — потрясая кулаком, говорила девочка.
— Да и что? А ежели не растолстею… и будем мы жить и детишек нянчить. — не сдавалась Боянка, поджимая губы.
— Ага, как же, будет он нянчить, он еще хуже моего батьки. — говорила Франка. — Мамка вон только и знает, как брюхатой ходить и ведра тягать, а он лазает по деревне чекушки собирает, делец, ненавижу его. — со слезами на глазах и лютой злобой во взгляде, тихо буркнула Франка.
— Да что ты, он ж отец, так же нельзя… — сказала, напугано таращась, Юлка.
— И, что, что отец? Вот ежели мамка не выдюжит еще одного родить и помрет, что нам делать-то? Он-то нас сразу бросит и перемрем все, вслед за ней, а она такая: — Ну раз боги дали, так что же… — изобразила девушка смиренную мать. — А сколько ей тетка Трейда говорила у Сении травки взять, чтоб не тяжелеть? Так она все: — Не гоже это, богами данное и не мне тому препятствовать… — роняя слезы и закрывая лицо руками, откровенничала Франа.
Бедная девчонка, видимо, накипело уже, а поговорить не с кем и мать, та еще клуша. Не знаю, как таких женщин еще назвать?… Никогда не понимала, как можно рожать раз в два года, если у тебя старшие дети в рванье ходят?… Знала я, в свое время, одну особо верующую семью, так они вроде и не пили, и работали, а детей уже восемь штук было, и она с девятым в роддом легла, так на старших без слез не взглянешь, худые, грязные, младших нянчат и поесть не успевают, а старшему только двенадцать, на тот момент, было. Ну, что это за жизнь?… Здесь конечно, семьи тоже у всех большие, но все не так плохо, а Франкина мать видимо, как раз, как та фанатичка, не рыба не мясо… — размышляла я, переживая за этого ребенка.
— Ну, не плачь Фран, образуется как-нибудь… — утешала Юлка девочку.
— Дура ты Боянка, вот на что и своих детей обречь хочешь… — грустно и бессильно говорила Цветана, качнув головой в сторону плачущей подруги.
— А его же староста, за Цветанку, сосватать хотел… — пробормотала я не к месту, вспоминая праздник Игельда.
Боянка ошарашено округлив глаза, посмотрела на меня, а затем перевела его на Цветану, опустившую глаза в пол:
— Что правда? И ты молчала? — как будто ее предали, воскликнула Боянка.
Франа даже перестала реветь, а Юлка виновато отводила глаза, стараясь не смотреть в сторону сестрицы. Да-а-а, тайны мадридского
