Открылась дверь и в нее вошла, мама, с полным ведром молока, поставив его на лавку, она сняла с полки пустой, глиняный кувшин, застелила его тканью и стала процеживать молоко. Забежал один из близнецов, повернув за печкой, он где-то там, стал шарить и возится, послышалось недовольное бурчание, хлопок закрываемой крышки, видимо, того самого сундука, и вот, он выбежал обратно, со стопкой простыней в руках, ничего не говоря, вышел за дверь. Процедив молоко, мама, вот уже легче ее так называть, главное практика, зачерпнула из ведра, ковшом, воды, сполоснула руки и подошла проверить тесто, которое уже поднялось. Поделив его на части, выложила его на деревянный поддон и отправила в печь. Вытащив ухватом, котелок с кашей, выставила на уступ перед заслонкой, немного прикрыв ее, видимо, чтоб, жар не выходил. Легонько потрепав меня по голове, вновь, вышла на улицу. Проводив ее взглядом, заметила еще одну, свисающую пару ног, с печки. Подперев голову одной рукой, на меня смотрел, самый старший из братьев, такой же русый, как и все, ну может чуть темнее, чем остальные мальчишки, кажется, его зовут Отомаш, если я правильно поняла. Никуда не спеша, он просто разглядывал меня…
Вот тут, если честно, немного заволновалась, а вдруг, он видел тут, мои спортивные потуги? Конечно, я ничего такого и не делала, но для этого ребенка, видимо, в норме вообще пластом лежать и не трепыхаться. А для меня сейчас, главное, быть тише воды, ниже травы. Неизвестно, как могут отреагировать люди на то, что я вроде, как бы и не их дочь, точнее не вся, а только внутреннее содержимое. Если б, моя Машка, мне что-нибудь подобное сказала, то я бы ее, скорее всего, по психиатрам затаскала, ведь это не нормально, чтоб ребенок считал себя, не понятно кем, значит, тут явно проблема. И что-то сомневаюсь, что эта семья, обрадуется перспективе, иметь блаженную дочь,
считающую себя семидесятилетней старухой. Так что, мой постулат на ближайшее время — не отсвечивай. И пока в голове проносились эти мысли, я продолжала таращится на лицо парня, следя за малейшими изменениями, которые, помогли бы мне понять, как давно, он за мной наблюдает… Ничего особенно- информативного не выдав, он медленно, спустился на лавку, потрепал меня по пухлой щечке и принялся, неспешно одевать рубаху и штаны, смотря по сторонам. Закончив одеваться, распрямился во весь свой немалый рост, потянулся и тоже ушел. Кажется пронесло… Что ж, не плохая жизнь у меня выходит, подумалось мне, сидишь себе, ничего не делаешь, конечно, такое может нравится, только до поры, до времени, но в моем нынешнем состоянии, это пожалуй плюс, меньше от меня ждут, значит больше свободного времени для себя, а свои занятия, я буду стараться проводить, когда рядом, никого не будет.
Проснулась Боянка, еле — еле, перебирая ногами, она вышла из-за печи: в ночной рубашке и синим сарафаном в руках, с торчащими во все стороны, волосами. Натянув сарафан поверх сорочки, осмотрела горницу и так же, как и мать, стала переплетать косу, когда доплела, увидела стоящее в кувшине молоко, залезла на лавку, что рядом с окном стояла, достала: стаканы, хлеб, подошла к котелку и положила в одну из мисок, пару ложек каши и налив в стакан молока, принялась кормить меня. Дверь открылась, и в избу вошли мать, отец и близнецы, все были бодрые, какие-то сияющие, а мужчины еще и со слегка мокрыми волосами, видимо, умывались в бане. Мама подошла к печке, убрала заслонку и достала два больших, румяных и вкусно пахнущих, только что испеченный хлебом, каравая. Мужчины принялись рассаживаться за столом, разбирая стаканы с молоком, а Гоймирстал нарезать свежий хлеб. Чипрана, вот, опять забылась, мама, поставив на стол котелок с кашей, взялась, раскладывать ее по тарелкам, раздавая каждому. Вернулся Отомаш, сел рядом с отцом и все принялись завтракать. Докормив меня, Боянка собралась положить меня обратно в зыбку, но я, к удивлению всех, решила иначе, сказав:
— Нет, не хотю спать. — Боянка опешила и уставилась на меня, продолжая держать в руках, и как, сил то хватало… За столом, удивленно замерли близнецы и Отомаш, так и не донеся, ложки ко рту.
— Она что, заговорила? — спросила девочка, посмотрев на мать. Та, только качнув головой, стала усаживаться на свое место.
— Да, утром писать попросилась. — сказал Зелеслав, улыбаясь. Боянка, вновь, перевела взгляд с брата на меня, спросила:
— И куда же тебя посадить?
— Тут, — указала я ей, на место на лавке, между подушками. Усадив меня, она вернулась за стол и принялась завтракать.
Со своего места, мне хорошо было видно, всех членов семьи, сейчас рассмотрев их подробнее, могу с легкостью сказать, что все они, одна семья. Практически один цвет волос на всех, все довольно крепкие, никто не выделяется излишней худобой, или наоборот — лишним весом, все голубоглазые, крепкие, прямо, как с картинки — "типичная русская семья". Доев, Отомаш поднялся из — за стола:
— Пойду, Кучура в телегу запрягу…
— И я, с тобой, — крикнул Зелислав, быстро доедая кашу.
— Ты его, ближе к амбару подводи, а то, нам еще тяпки, да мешки с зерном погружать, — сказал отец, тоже поднимаясь.
— Так, — сказала мама, — Боянка, посуду, за нами приберешь, в избе, чтоб, подмела. Кур не забудь, в обед накормить и воды дать. И поросятам тоже. Со двора, чтоб, не ногой. За Ведаркой смотри, она теперь говорящая, все у нее спрошу, ежели ослушаешься… Поняла? — погрозив кулаком, встала.
— Поняла, поняла… — пробормотала девчонка, кося на меня глазами.
— Бивой, Бенеш, чего расселись? А ну, мигом,
