«Ага», — хмыкнул Чак, но в карточку больше не заглянул. Лизи зажмурилась, вздохнула и покачала головой. Бред какой-то. Придурок. Просто выпиши лекарства, освободи нас обоих от этого дурацкого нелепого разговора.
— Мою бабушку звали Лизи, она меня воспитала. Вырастила. А родители меня назвали Бет. Наверное, теперь у вас не должно быть ко мне вопросов, потому что я к вам пришла не имя своё обсуждать.
— Послушай, давай уже не будем ходить вокруг да около, хватит ломать комедию. Ты долбаная наркоманка — мы оба это понимаем — пришла ко мне за дозой, разыгрываешь тут раздвоение личности: то ты — это ты, то ты — какая-то бабушка. Не-не-не, это не прокатит, я раскалывал актёров и получше тебя. Избитая, обдолбанная… Вали-ка ты отсюда, пока я не вызвал копов. И чтобы две недели я тебя тут не видел. Поняла? Придёшь через две недели, выпишу тебе колёса, а сейчас вали.
Слова провалились в горло и утонули, Лизи не верила своим ушам. Ей хотелось вскочить и завопить, ударить Чака по его тупой башке и спросить: как ей теперь справляться с паническими атаками? Как прожить эти, мать их, две недели? А не засунул бы он их себе в задницу? Мудак!
— Вали я сказал! — рявкнул Чак.
Вся злость вдруг разом пропала. Лопнула. Лизи неуверенно поднялась со стула, и, запинаясь, поскорее вышла из кабинета. Хлопнула дверью, — бах! — и ярость вернулась обратно. Вялая апатия, обыкновенно накатывающая в кабинете психиатра, вдруг осыпалась, захотелось влететь в кабинет, схватить Чака за грудки и вдарить ему. Разбить его идеальный нос, за который он отвалил, наверное, уйму бабла. Лучше бы накачал себе мозгов!
Или забрать у него свою карточку и порвать её к чёрту, забыть дорогу в эту сраную клинику, а потом пойти и повеситься.
Урод.
И мисс Мозес не позвонить: Лизи прикреплена к этому участку, состояла на учёте с кучей диагнозов, которых у неё на самом деле не было. Ни одного. Ни шизофрении, ни раздвоения личности. Ничего, сукины вы дети! Может, мисс Мозес и депрессию выдумала. У кого ни разу не возникало мысли сигануть из окна или пустить себе пулю в лоб, потому что долбаная жизнь — та ещё сука? Дерьмо. Теперь Лизи понимала, что зря тогда поплелась к психиатру: надеялась, что ей помогут. Чем? В этом сумасшедшем мире Джокер ей помогал куда больше, чем все эти бесчувственные уроды.
Хороша шутка: Джокер сам загнал её в это состояние и сам же из него вытаскивал. Охренеть как смешно. Оборжаться просто.
Дома Лизи в очередной раз поставила перед собой баночку на стол и высыпала содержимое. Десять таблеток. Это либо десять дней полной апатии, страшных глюков, которые не такие уж и страшные, потому что одна таблетка притормозит внутренних демонов, но не засунет их обратно в ад. Либо это пять дней, полных охрененного безразличия, с нормальным сном и относительно хорошим настроением. Можно пять дней наслаждаться жизнью, а потом сунуть голову в петлю, а можно десять дней охреневать от пиздеца в голове и в итоге всё равно сунуть её в петлю. День так на шестой.
А ещё можно пойти скользким путём и найти дилера, который станет лапочкой-суперменом, приносящим колёса.
Итого есть выбор из трёх дорожек, и каждая просто жесть, а последняя так вообще самоубийство в квадрате, помноженное на само себя трижды. Связаться с мафией — всё равно что подписать себе смертный приговор, свернуть его трубочкой и обвязать розовой ленточкой.
Нихрена не клёво.
Паника всегда накатывала по вечерам, перед сном. Видимо, у бога психических расстройств особый юмор: вечером и ночью особенно дерьмово, страшно и стрёмно. Глюки не просто глюки. Страх не обычный страх, а ужас, вылезающий из зазеркалья, вливающийся в реальность, вплетающийся в естественный ход событий. И уже нет сил отличать, где правда, а где вымысел. Может быть, и Джокер всего лишь часть этих галлюцинаций: его нет и никогда не было, это больное воображение выдумало его, чтобы он сначала помучил, а потом спас. Супергерой хренов.
Лизи не могла отогнать мысли о визите к врачу, о том, что её приняли за наркоманку. А нельзя было просто полистать её карточку! Ведь там есть страница с информацией о посещении нарколога: последний визит, если память не изменяла Лизи, был три недели назад. Наверное, мисс Мозес тоже подозревала что-то такое, но виду не подавала и прямо обвинения не сыпала. Как говорится, взятки гладки. Ни следов от уколов, ни намёка на наркоту в крови. А по логике нового психиатра получалось, что раз человек подвергся нападению, то вот и повод для обидного ярлыка нашёлся. К чёрту.
Лизи достала новую пачку сигарет из ящика на кухне. Табак только усугублял тревогу и нервозность, но Лизи ничего не могла с собой поделать: сигареты таяли одна за другой, как снег в мае.
Лизи посмотрела в окно и засмеялась. Вот и сумасшествие подъехало! Она хохочет одна в пустой квартире. Забавно. Хотя нет, нихрена не забавно. Она злилась на себя и на всех вокруг, ей хотелось закричать и что-нибудь сломать. Швырнуть телефон об стену, например, чтобы больше никогда не звонил.
Но было в этом понедельнике место и для приятной новости: в ремонтной мастерской с пониманием отнеслись к её просьбе подождать неделю или даже две. Лизи, содрогаясь в ожидании отказа, объяснила девушке на том конце провода причину своей просьбы. И ей не отказали. А потом этот чёртов поход к психиатру всё испортил, хорошее настроение укатилось коту под хвост.
Остаток дня прошёл мутно и непонятно, словно его и не было вовсе. Вечер подкрался, привычно укрыл город чёрным плащом, зажёг жёлтый свет в окнах домов, обнял небо, отчего то растрогалось и заплакало. Фонари выхватывали из темноты дождь и подсвечивали его, как на сцене театра. Лизи не открыла окно и не пустила неласковый вечер равнодушно обнять её, не позволила ему зажечь лампу, постелить в комнате обманчивый уют. Это всё ложь. Пыль в глаза.
Лизи стояла в темноте у окна и разглядывала дом напротив, наблюдала за жизнью, покрытой налётом нищеты и одиночества.
Она оглянулась, когда дверь в её квартиру скрипнула, и затянулась. Свет из коридора на несколько секунд прокрался внутрь, лизнул половицы, лёг на стены, но вечерний гость прикрыл за собой дверь, и свет растаял во тьме.
— Больше не прячешься от меня, — Джокер не спрашивал.
Он включил свет и нарушил магию вечернего безумия, потому что Джокер и есть безумие. Неподдельное. Настоящее.
