Будильник возле моей кровати показывает 3.47. На секунду я задумываюсь, какой сегодня день. Суббота. Значит, завтра в школу идти не нужно. Ночь сереет, расплывается. Я спал хорошо всего лишь три ночи, когда мы сюда добрались. Не думая, я встаю с кровати и надеваю джинсы и футболку, затем ложу атаме в задний карман и спускаюсь вниз по лестнице. Я останавливаюсь только для того, чтобы обуться, и беру ключи маминой машины с журнального столика. После я еду по темным улочкам при свете растущей луны. Я знаю, куда еду, хотя не помню, когда решил сделать это.
* * *Я паркуюсь в конце заросшей дороги у дома Анны и выхожу из машины, будто бы все еще сплю. Кошмарное напряжение не покидает моих конечностей. Я даже не слышу звук собственных шагов по шаткому крыльцу, или когда пальцы обхватывают дверную ручку. Затем я вхожу и падаю.
Фойе не стало. Вместо этого я упал с около восьмифутовой высоты в пыльную холодную грязь. Несколько глубоких вдохов возвращаются назад в мои легкие, и рефлекторно я поднимаюсь на ноги, ни о чем не думая. Что за хрень? Когда мой мозг вновь включается, я теперь полусижу и сжимаю четырехглавую мышцу. Я рад, что ноги целы, но где, черт возьми, я нахожусь? Чувствую, вскоре адреналин покинет мое тело. Где бы это ни было, здесь темно и воняет. Я стараюсь вдыхать медленно, чтобы не паниковать. Здесь пахнет сыростью и гнилью. Либо здесь кто-либо умер, либо кого-то расчленили очень давно.
С этой мыслью я вытаскиваю свой нож, свое лезвие, режущее средство с защитным покрытием, пока смотрю по сторонам. Я распознаю эфирный светло-серый свет, просачивающийся из дома. Думаю, свет идет из-под пола. Теперь, когда мои глаза приспособились к свету, я вижу, что стены и пол частично в пыли, а часть из них сделаны из грубого тесаного камня. Я заставляю себя подняться по ступенькам крыльца и вхожу в дом. Как же я в конечном итоге оказался в подвале?
— Анна, — мягко проговариваю я, и земля кренится под ногами. Я стою, опираясь на стену, но ее поверхность под моей рукой не грязная. Она мягкая. И влажная. И она дышит.
Труп Майка Андовера наполовину погружен в стену. Моя рука покоится на его животе. Его глаза закрыты, будто бы он спит. Его кожа выглядит потемневшей и свежей, чего раньше в нем уж точно не наблюдалось. Она разлагается, и от того, как он расположен в скале, у меня складывается впечатление, будто бы дом медленно принимает, впитывает его в себя. Он переваривает его. Я отхожу на несколько шагов. Было бы хорошо, если бы он не говорил мне об этом.
Мягкий звук передвижения привлекает мое внимание, и я поворачиваюсь, чтобы увидеть ковыляющую ко мне фигуру, шатающуюся и покачивающуюся. Шок на мгновение затмил мой разум и отвлек от пучащего живота. Это мужчина, он воняет мочой и не знающий меры пьяница. На нем грязная одежда, старый рваный плащ и брюки с дырками на коленях. Прежде, чем я ухожу, на его лице проносится выражение страха. Его голова крутится вокруг своей оси, точно крышка от бутылки. Я слышу длинный хруст его спинного мозга, а затем он падает на землю у моих ног. Я удивляюсь, когда же я проснусь-то на самом деле. Тогда, не понятно как, я слышу голос своего отца.
— Не бойся темноты, Кас. И не слушай, когда она говорит, будто в ней всегда можно распознать свет. Это не так.
Спасибо, пап. Это лишь одна из многих стремных жемчужин мудрости, которую ты должен был передать. Но он был прав. Ну, по крайней мере, о последней части уж точно. Мой пульс бешено колотится, и я чувствую, как вздувается яремная вена на шее. Затем я слышу голос Анны.
— Видишь, что я наделала? — спрашивает она, но перед тем, как ответить, она показывает мне трупов больше, чем я могу подсчитать, разбросанных по полу, как мусор, и сваленных в кучу до потолка, их руки и ноги сплетены в нелепую косу. Вонь здесь стоит ужасная. Уголком глаза я замечаю движение, но, когда присматриваюсь внимательнее, вижу, что на полу жуки пожирают плоть, въедаясь под кожу и создавая небольшие ямки-трещины. На теле нет живого места. Глаза лениво закатываются и откидываются их головы, покрытые слизью, будто бы они пытаются увидеть, что с ними происходит, но уже нет сил что-либо сделать.
— Анна, — мягко проговариваю я.
— Это не самое худшее, — шипит она. Она, должно быть, шутит. Она сотворила с некоторыми из трупов ужасные вещи. У них отсутствуют конечности или же все зубы. Они покрыты засохшей кровью, вероятно, резанные сто раз подряд. Многие из них слишком молодые. Лица, выглядящие как мое или даже чуть младше, с оторванными щеками и покрывшимися плесенью зубами. Когда я поворачиваюсь и вижу, что глаза Майка уже открыты, понимаю, что должен выбираться отсюда. Будь проклята охота-на-призраков, к черту наследие своей семьи, но я больше не останусь и минуты в комнате, полной человеческих органов.
У меня нет клаустрофобии, но прямо сейчас мне кажется, что я разговариваю сам с собой слишком громко. Затем я вижу то, на что у меня не было раньше времени. Там есть лестница, ведущая к основному уровню. Не знаю, как Анна направила меня прямо в подвал, и теперь меня это точно перестало волновать. Я просто хочу вернуться назад к фойе. И, как только я оказываюсь там, хочу забыть, что находится у меня под ногами.
Я иду к лестнице, и вот, когда на ней появляется вода, хлещущая отовсюду и поднимающаяся с колоссальной скоростью, в стенах появляются трещины, и тогда она просачивается прямо сквозь пол. Здесь теперь грязно, много слизи и жидкости, и в считанные секунды кто-то обхватывает мою талию. Я начинаю паниковать, когда мимо меня проплывает труп со сломанной шеей. Я не хочу плавать здесь с ними. Не хочу даже представлять, что находится здесь под водой, и мысленно обзываю себя последним идиотом, пока трупы из нижней части стека внезапно открывают челюсти и начинают карабкаться по полу, торопясь ухватиться за мои ноги, словно крокодилы. Я толкаю какого-то бомжа, который от удара подпрыгивает, словно гнилое яблоко, и удивляюсь, когда слышу свой собственный слабый
