Комментарий к 1354-1359
[1]Филофей – Константинопольский патриарх в 1353-1354, 1364-1376 гг. Не вызывает сомнения, что «Устав литургии» и ряд других богослужебных книг были переведены в ближайшем окружении Алексия. Не могло ли что-нибудь из этого быть сделано им самим? Алексий занимался переводами; он проводил церковную реформу; наконец, он был в хороших отношениях с Филофеем.
[2] Греч. «Гостеприимное море».
[3] 1357. Здесь и далее, кроме особо оговоренного, применяется сентябрьский год.
[4] В августе 1357 г.
[5] Игуменом-старцем назывался иеромонах, служивший священником в приходской церкви, являвшийся духовником местного населения и имевший право постригать в монахи.
[6] Историю про «решето хлебов гнилых, скрилевь» см. у Епифания. Читатель может удивиться, что о столь важных эпизодах говорится лишь мимоходом, поэтому поясняю сразу. При всем уважении к святому, цели описывать житие Сергия я не ставила. Это уже сделал Епифаний, и лучше него не скажешь.
[7] Название местности, где был основан Сергиев монастырь: на вершине, «маковке» холма.
[8] В 1322 г.
[9] «…поминки вдаша ему: крестъ, и парамантъ, и схиму»
[10] заведующий благоустройством
[11] церковный уставщик
[12] помощники екклесиарха
[13] «Млъва» у Епифания. У Лихачева переведено как «смятение».
[14]Клирик в монастыре, являющийся руководителем церковного пения.
========== 1360. ==========
Княгинин возок радостно протарахтел по подъемному мосту. Василиса почуяла сладкое стеснение в сердце. Москва!
Высунувшись из возка, она жадными очами ловила, что осталось неизменным, что переменилось. Многое! И площадь уже не кажется такой огромной, как в детстве. Накануне, предвкушая близкую встречу, она ожидала этого и опасалась разочарования, но теперь не ощущала ничего подобного. Не город переменился, переменилась она сама, Василиса. Прежде, при жизни отца, она была на Москве дочерью великого князя, ныне приезжает удельной княгиней. Которая очень скоро может оказаться безудельной.
Кашинская княгиня ехала не по хорошему поводу, и не на доброе гостевание. Всеволод сидел в Литве. Упросит шурина помочь, так как бы не слететь Василью с Тверского стола! Василиса, обмысливая происходящее, всякий раз испытывала чувство, которое вернее всего было бы выразить словами: ну ничего без меня не сделают, как надо! После обретения великого тверского стола Василий проникся к снохе уважением, будучи твердо, хотя и безосновательно, убежден, что все дело сладилось Василисиным ухищрением. Теперь уже и удивился бы, поди, напомни кто, как бранил нахалкой и грозился прибить.
Однако Василий был точь-в-точь послушное, но неразумное дитя. Что укажешь – содеет, а стоит отвернуться, как тут же чего-нибудь натворит. Хуже Васи, право слово! Ну ведь не ехать же за ним в Орду. Да и срок подходил. Ребенок, второй, был жданным и желанным, роды предполагались трудные, и Василиса позволила себе уехать в деревню, подальше от шума и пыли, в сухой хвойный воздух. Хан выдал Всеволода дяде головой. Нет бы Василию, как и задумывалось, обласкать пленника и отечески наставить, давая понять, что на чужое он не зарится, но и от своих прав не отступит, а удельному князю надлежит ходить под рукой князя великого, тогда и сам пребудет благополучен. Но Василий поковал Холмского князя в железо, издевался, как только хватало воображения, бросил в поруб. Вечно четвертый! Видать, под хвостом жжет!
Имя первенцу, само собой разумеется, выбирал Михаил из своих родовых, но второй, Василиса заявила сразу, всяко будет Александр. На пять поколений вглубь, в честь того, чьим сыном был Даниил, прародитель Московских князей. Так дитя и окрестили. Только не Александром, а Александрой.
Василиса долго оправлялась после родин, еще потеряла время, Михаилу и подавно было ни до чего. Так что когда она яростно примчалась в Тверь, дорогой свекор уже испортил все, что мог. Ясное дело, она устроила бучу до небес, ясное дело, заставила извести Холмского князя из затвора. А в порубе обнаружился почти до конца ископанный подкоп. Промедли еще день, и утек бы полоняник, вовсе не обрелись бы сорому! Освобожденный Всеволод, кто бы сомневался, рванул в Литву…
Вот по таким делам ехала Василиса Семеновна на Москву. Да и на Москве… У кого и искать заступы, не у десятилетнего же племянника, не у старых Симеоновых бояр, коих большинства уже и не было в живых. Ныне вся Василисина надежда была на владыку Алексия. Но – Москва! Город детства. И радость, радость узнавания все дальше вытесняла тревогу.
Запах Москвы. Дуба, выпечки и конского навоза. Удивительно, ведь и в иных городах все то же, но запах этот только московский, узнаваемый, который сразу ощутит всякий, въезжающий в город.
Василиса, не удержавшись, велела завернуть на улицу, где в прежние годы почасту покупала пирожки. Толстуха-пирожница немного постарела и еще больше раздобрела. Василиса выбрала один с бараниной и кашей, еще один с изюмом, запустила зубы в воздушное, обалденно пахнувшее тесто, сожалея об оставленной на лотке зайчатине, горохе, маковниках… Хотелось всего, и не от голода, от совсем иной алчбы. Боже мой, Боже мой! Родина.
***
Так уж сложилось, что в Радонеж по всякому делу посылали Якуту, а в Москву - Федора. Последний отнюдь не возражал, город нравился ему, а в Богоявлении, где он обычно останавливался на ночлег, завелись приятели.
Троицкий монастырь – такое название ныне носила прежде безымянная лесная обитель – за истекшие годы еще разросся, но из первых, Сергиевых, двенадцати, что были почти как апостолы, ныне оставалось лишь трое. Первым в новую Сергиеву обитель на Киржаче ушел Василий Сухой, прямо заявивший новопоставленному игумену: «Воплотил свою мечту? Ну и рад за тебя. А мне здесь делать нечего. Кто как, а я приходил не куда, а к кому». За ним, по одному, по двое, стали уходить остальные. Федор остался. Как бы ни был отец не прав, бросить его сейчас было бы предательством. Якута остался, потому что остался Федор. А Даниил был слишком ветх деньми, чтобы трогаться с места.
Федор как раз натягивал сапоги, когда явился старец Даниил. Спросил:
- В город бредешь? Прихвати мне тогда лампадного маслица, уж почти все вышло. – Старец прославлен был своей редкостной запасливостью. – Да зверобоя бы набрать неплохо… не мне же, старому, по бурьяну шариться!
Федор незаботно пообещал. Старик посмотрел, пожевал губами. Молвил:
- А все ж, помене бы ты ходил в город.
- Почто? – не понял Федор.
- Соблазну б не стало!
- Да какой там особый соблазн? Сделаю, что велено, полюбуюсь на храмы Божии, побеседую с умными людьми, да и назад.
Старик молчал, обдумывая что-то, непонятное Федору. Тот даже подосадовал: переняли едва не в дверях! Скорей бы уходил, что ли, путь-то предстоит не близок.
- Ты красивый, - произнес вдруг старец. – Тебе будет трудно в жизни. Уже… Телесная красота – суть дьявольское
