========== Часть I. Перепутье. 1352. ==========
Сквозь янтари сквозистой рыжей хвои
Лети, душа, в предбывшее стремясь,
Ты отыщи то пращурово поле,
Что вспахано задолго до меня…
1352.
Мальчик смотрел на ящерицу. Ящерица, коричнево-серая, в белесых продольных полосах, между которыми ровными рядками расположились ярко-коричневые пятнышки, была едва заметна на чешуйчатом серо-коричневом стволе старой сосны, опушенном понизу празднично-яркой, в солнечный день казавшейся совсем изумрудной порослью. Мальчик не шевелился, даже почти не дышал; ящерица тоже не шевелилась, припав к стволу и напружив выгнутые лапки, готовая в любой момент прянуть прочь. Ящерица была пуганная, недаром вместо долгого хвоста позади торчал выразительный обрубок; значит, не пустые байки, что они умеют отбрасывать хвост…
- Ва-а-ня-а-а!
Мальчик, вздрогнув, обернулся; ящерица живо шмыгнула вверх по стволу.
-…я-а! – откликнулось эхо.
- Ваня, ау-у! – присоединился другой звонкий голос.
Ваня, подхватив корзину, побежал на зов, мимолетно пожалев о спугнутой ящерице.
Стайка белоголовых ребят, составив лукошки, расселась на траве подле небольшой водомоины, точнее, ямы, в которой глянцевито блестела темная, настоянная на листьях вода.
- Прошка яиц набрал, сейчас печь будем, - повестил один.
Он, ловко управясь с кресалом, устроил костерок; остальные стали разворачивать захваченный из дому хлеб, печеные репины – у кого что было. Ваня тоже присел у костра, подумав – ноги гудели от ходьбы по лесным буеракам – стал разуваться. Все ребята были кто босиком, кто в лаптях, а у него лапти были особенные, плетенные из кожаных ремешков.
- А не жалко? – спросил он вдруг.
- Чего? – не понял Прошка.
- Птицы вот летали, гнездо свое устраивали прехитро – ты помысли, ведь одними но-сами! – яички свои лелеяли и берегли, а мы их детишек возьмем и съедим.
- Постник! – зареготал Прошка.
- Так, по-твоему, ничего и не съесть! – заметил старший из мальчиков, тот, что разводил костер. – Птичек жалко, рыбок жалко – им тоже, поди, больно, когда на крючок цепляют – про телушек уж и говорить нечего. Одной капустой питаться придется, да и то не уверен, что капусткам не больно – не зря на Ивана Постного ее рубить не полагается [1].
- Одно слово – попович, - снова хохотнул Прошка.
- Не попович, а монахович, - поправил доселе молчавший курносый мальчонка.
- А правда, Вань, кто у тебя батька – поп или монах? – полюбопытствовал кто-то из ребят.
- Инок, - строго поправил Ваня. Церковными делами он живо интересовался и хорошо разбирался во всяких тонкостях. – В пустыне, в лесу творит подвиг.
- И на кой надо, - проворчал Прошка, лениво развалясь на траве и закинув руки за го-лову. – Все добрые люди в монастырь на старости лет идут, чтоб доживать в спокое…
- Ты ничего не понимаешь! – мгновенно вспыхнул Иван.
- А что? – Прошка поднялся, упер руки в боки; уже намеренно задиристо высказал. – Все люди как люди, один твой как незнамо кто. Вот чё он в лес поперся, а?
- Ты… - Иван вскочил, сжимая кулаки. Он знал, точно знал, почему, но объяснять этому, который все равно ничего не поймет, и не хочет, да и не возможет понять… Прошка нависал над ним, здоровенный, нагло лыбящийся в ожидании драки, в которой, конечно, победит. - Ты… - вместо всех объяснений Иван выдохнул в ненавистную в этот миг рожу единственное, – отца не замай!
- А то что? – он был старше и никакой пыжащейся мелюзги, ясное дело, не боялся. Накостылять такому слегонца даже полезно, для науки.
Иван отступил на шаг. В драке ему явно не выстоять, но… Сдвинулся еще чуть-чуть, назад и вбок.
- А то что? – повторил Прошка с издевкой.
- Бог накажет!
Прошка кинулся… Иван змеей вильнул в сторону. И обидчик с разгону бултыхнулся прямо в темную воду.
Ребята со смехом протягивали бедолаге руки, помогли выкарабкаться. Прошка, мок-рый и злой, облепленный водорослями, стучал зубами.
- Ну, ты… я тебя сейчас…
- Довольно.
Старший из ребят вдруг твердо шагнул вперед.
- Довольно, я сказал, - повторил он с нажимом, и драчун сразу сник; со старшим связываться не стоило. – Тебя предупреждали.
***
Боярский двор в одночасье не разоришь. Хоть и жили ростовчане на новом месте поч-ти крестьянским побытом, а за стол (холопов кормили отдельно) во всякий день садилось од-них взрослых до десяти душ. Дядя Петя, так-то величают уже Петром Кирилловичем, хоть и молод, не исполнилось еще и тридцати, но – хозяин, глава рода, и какого! Тетя Катя, хозяйка дома, а еще захаживает тетя Аня, Анна Кирилловна, со своим мужем, которого почему-то все зовут Дюденей, как того татарина [2]. А работники, прежние боярские послужильцы, что не оставили господина в трудноте, а старые слуги и ключница, перевалившая на десятый десяток, которую никто в доме уже не может ни вспомнить, ни даже представить хотя бы в средних летах. И детишек – собьешься со счету: сыновцы Клим и Ваня, Клим – уже почти юноша, вытянулся, на щеках пробивается невидимо-светлый пушок, и рука сама тянется подкрутить пока несуществующий ус; он уже косит наравне с мужиками, а в этот год впервые и пахал. Семи-летний шебутной Мотя, Таньша, одногодка Ване, и маленькая Агаша, будут, должно быть, и еще, а чего бы не быть, если хозяин с хозяйкой молоды, здоровы и друг с другом в ладу; опять же, дети-внуки слуг и послужильцев.
На простом дубовом столе, на льняной скатерти та же каша, те же грибы да зелень, что и у всякого простого людина. Разве что суетится, подавая то-другое, девка, а хозяйке можно и посидеть за столом, так и в добром крестьянском дому непременно есть работник или ра-ботница, а то и холоп. Серебра мало, серебро берегут на праздничный день, а в будний домочадцы едят из глиняной и каповой посуды, хлебают уху деревянными ложками, и только по тому, как привычно управляются с двузубыми вилками, да по тому, что тарель стоит перед каждым, и угадаешь былое.
Ваня подцепляет вилкой жареный грибок (чистил, так еще чернота не сошла с рук), опрятно отламывает хлеб. Жует и думает. Он привык думать, обмысливать происходящее. Ведь нельзя сказать, что Прошка худой человек (сволочь, простым словом, но такие слова в семье настрого запрещены). Они приятельствуют, они прекрасно играют вместе, как-то, когда Ваня сильно содрал коленку, Прошка лепил ему подорожники. Но откуда у него эта тяга зади-рать, причем того, кто слабее? От желания непременно быть победителем, причем даже и то-гда, когда в победе немного чести?
Летний вечер светел. Легкий ветерок заносит в окно запах трав. Где-то вдалеке мычит корова. Мужики торопятся довершить остатние дела, девка трет песком закоптившуюся сковороду. Хозяйка с дочерьми
