Так рванул, что не успел даже подумать, куда, и только когда сердитое пыхтенье за спиной начало отставать, сообразил, что безотчетно двинулся в правильную сторону – к жилью. Иван выдрался из малинника, теряя клочья одежды. Впереди вилась тропинка, едва заметная среди сосен. Иван припустил по ней.
Бревенчатые стены мелькали все отчетливее. Иван уже начал задыхаться. Звериное сопение за спиной слышалось, кажется, даже ближе. Иван с отчаяньем вспомнил, что медведю нужно кинуть шапку – шапки, как на грех, не было, даже посох он давно выронил. Из последних сил он еще рванулся, споткнулся, нелепо замахал руками… Ограда выросла перед глазами внезапно. Откуда взялись силы – Иван в два мгновенья домчал до нее, забарабанил в калитку, дернул на себя раз, другой… только тогда заметил, что дверь замкнута на ветку: людей не было ни в доме, ни поблизости. Как назло, ветка накрепко засела в петлях, Иван, обдирая руки, то тянул, то толкал ее, но легонький, от мимохожих зверей, засов не поддавался, верно, зацепился каким-то сучком. Что-то мокрое ткнуло Ивана в ногу. Он мгновенно обернулся… бежать… некуда уже бежать… вжался спиной в стену… хоть на вершок подале от косматого ужаса. Глянцевито блестел влажный кожаный нос, маленькие глазки среди бурого, как будто даже выгоревшего в рыжину, меха глядели с почти человеческим, любопытствующем выражением. Иван чувствовал тяжелое, вонючее дыхание зверя.
- Уходи… - прошептал он с отчаяньем.
Медведь, словно понял слова, отшагнул назад, мотнул большой головой.
- Уходи! – выкрикнул Иван уже в голос, с провизгом. – Прочь! Уходи!
Медведь снова досадливо мотнул башкой и стал подыматься на дыбы. Мальчик зажмурился и выдернул из-за пояса ножик…
***
Высокий молодой монах оглаживал приникшего с нему ребенка.
- Ты что же это, с мишкой драться надумал? Зверь к тебе со всем сердцем, а ты!
- Да-а… а чего он… - Ваня шмыгнул носом. Он еще вздрагивал, отходя от недавнего ужаса.
- Кушать захотел. Разве ж такой здоровый одной малиной напитается? Мишка сюда который год ходит, привык к человеку, и от тебя ожидал, что ты дашь ему что-нибудь вкусненькое. А ты чего глядишь, как займодавец? – отнесся монах уже к медведю. – Сегодня еду на троих делить будем.
Он зашел в калитку (Ваня опасливо покосился на зверя, но побоялся показаться трусом и остался снаружи) и вскоре вернулся с сухарем, положил его на пень, примолвив:
- Ну, держи свой укрух[4].
Медведь немедленно принялся за еду, а закончив, присел на задние лапы, повел пе-редними несколько раз друг к другу и вниз, словно бы хлопал в ладоши.
- Благодарит, - пояснил монах. – Ладно, пошли в дом. Умоешься, поешь, потом все расскажешь. Кажется, рыбный хвостик еще остался. Мишка, конечно, припасы подъел изрядно. Зато поотвадил волков, а то прежде совсем одолевали.
- Дядя… э-э, отче… отец Сергий! – Ваня все-таки не утерпел с вопросом. – А где мой отец?
Сергий остановился, долго оглядел племянника.
- Твой отец в Москве. В Богоявленском монастыре. Отведу, - отмолвил он на невысказанный вопрос. – Завтра из утра.
Мальчик разочарованно вздохнул. Так нескоро! Он уже не помнил об усталости и го-тов был прямо сейчас идти на край света.
- А сегодня, чаю, нам предстоит объясняться совсем с другим родственником.
Сергий, отвернувшись, стал шарить на полице. Ваня почувствовал, что краснеет, и по-радовался, что дядя не видит этого.
***
Сергий не ошибся. Он вообще редко ошибался, в чем мальчику еще предстояло убедиться.
Ввечеру явился Петр Кириллыч, вместе с соседом Онисимом. К этому времени Ваня, накормленный (в самом деле, рыбным хвостиком и двумя сухарями), вымытый и намазанный чем-то от царапин и комариных укусов, сидел на лавке, завернувшись в вытертое до полупрозрачности одеяло, а Сергий вывешивал на просушку его постиранную сряду. Заслышав голоса, Ваня приоткрыл было дверь, но остоялся: понял, что взрослые должны прежде переговорить сами.
Петр в бешенстве кричал на брата, называя его Офромеем[5], мирским именем:
- Сидишь в своем лесу, и сиди! Чего удумал – детей сманивать! Святоша!
Он хотел выкрикнуть еще какие-то укоризны, но Сергий выставил вперед ладонь, и брат внезапно смолк на начатом слове, побагровел ликом.
- Медленно читай «Отче наш», - повелел Сергий.
Петр дернулся, попытался возразить, но снова не вымолвил иного слова, трудно на-чал:
- Отче наш, иже на небеси…
Самое удивительное, что к нему присоединился и помалкивавший доселе Онисим.
Петр докончил молитву – краснота уже почти сошла с лица – и с выражением удивления на лице склонил выю перед старшим братом:
- Благослови, отче…
А Онисим даже бухнулся на колени.
Сергий осенил обоих легким движением.
- Успокоился? Теперь и поговорим. Ты садись. – Он кивнул брату на пенек, с которого давеча забрал свой укрух медведь, сам присел на приготовленное – колоть на дрова – бревно. – Ну сам посуди: как я, сидя в лесу, могу кого-то сманить? Иван отца искать отправился. Давно об этом думал, а тут еще ребята распалили… словом, вот так.
- Искатель… усвистел ч… бог весть куда среди ночи, хорошо хоть записку оставил - угольком на двери нацарапал, можешь себе представить? А тут не знай, что делать, не знай, что думать: может, уж волки давно заели?
- Такого заешь! Он тут с мишкой столкнулся, иной все порты измарал бы, а он за ножик схватился, драться изготовился.
А Ваня-то думал, что драпал, как распоследний трус.
Дядя Петя одобрительно хмыкнул. Снова насупился:
- И все ж, того…
- Уж чего хорошего. Но, с другой стороны, ты, может, еще и не отпустил бы.
- Да ясное дело!
- Ну вот. Но, брат, пойми, как бы то ни было, а отец отроку необходим.
- Мы ни его, ни Клима и от своих не отличаем! – возразил дядя Петя с легкой обидой.
По сравнению с братом Петр был чуть-чуть меньше ростом, чуть-чуть плотнее. Высокий, сухо-подбористый Сергий казался одновременно и старше, и моложе: ликом, прозрачной легкостью проникающего в самую душу взора.
- Ведаю. Чем ты, чем Катерина, лучшим воспитателем для ребят никто не стал бы. Может, даже родной отец. Но есть еще что-то такое… необъяснимое, наверное. В чем самый любящий дядя не заменит отца.
Дядя Петя посопел, глянул в сторону приотворенной дверцы.
- Искатель, выходи, - сказал Сергий, не оборачиваясь.
Ваня старательно подтянул одеяло, завернулся как мог плотнее. К несчастью, много времени на это уйти не могло.
Он чувствовал жгучий стыд за тайность своего ухода, и вместе с тем знал, что во всем ином прав. Вот и Сергий так же говорит.
- Ты его сильно не брани, - попросил Сергий. – Виноват, чего спорить. А только мы думаем, что человек выбирает свой путь. Но бывает и так, что путь
