Сын тысяцкого, сообразив, что от этого каким-то пока неясным ему образом зависит и их с Машей счастье, старательно принялся вспоминать, кого юный князь катал в санях на Масленой и с кем качался на качелях на Троицу, но внятного образа не складывалось, несмотря на все усилия. Митрий, как всякий подросток, охоч был до забав, но девчонки покамест были для него не более, чем просто девчонки.
- Во всяком случае, точно не млеет от мелких и чернявых? – уточнил Тимоха.
- Да вроде нет…
- Ну и славно! – Тимоха довольно потер руки. – Ты с ним дружен, вот и подкинь мыслишку, мол, у них товар, у нас купец…
- Дядя!
- Да не Марью! – поспешно уточнил Тимофей. – Ей, помнится, девятнадцать уже?
- Восемнадцать! – грозно возразил Микула, всем своим видом вопрошая: «Уж не хочешь ли ты сказать, что перестарок?».
- Ну вот. Для Митрия уже не по возрасту, а Евдокия ему как раз в самый раз. И очень даже ладно станет окончить нелюбие почетным браком. Да Дмитрий Константиныч вцепится в него ногтями и зубами! Лучшего жениха ему не сыскать, и от Бориса зять ему уж наверное станет обороной, и уступит великое княжение, как того требует митрополит, за себя и за потомков на все предбудущие веки, он не абы кому, а родному внуку. И ярлык свой он в ход не пустит, к собственному удовлетворению, ибо и сам не очень-то хочет того…
- Чего нам и нужно… - прошептал Микула.
- Верно. Только вот загвоздка: где ж видано, чтоб младшая сестра шла замуж прежде старшей?
- И тут… - еще тише выговорил Микула, начиная понимать.
- И тут являешься ты. Не просителем, а избавителем. Князь, конечно же, сначала с гневом откажет, а затем подумает и согласится. Особенно если обе дочки учнут реветь в голос, мол, хотим замуж и все такое.
Микула молча стоял, обдумывая услышанное. За запертыми воротами конюшни, забеспокоившись во сне, коротко ржанула лошадь, в ответ ей из-под забора послышался молодецкий храп Гришки.
- Пойдем спать, а? – предложил Тимофей, зябко поеживаясь. – Надышались уж. А завтра из утра отправишься на Москву.
***
На другой день Микула, и верно, ускакал на Москву с новостями и предложениями. Пролетевши весь путь одним духом, бросив двух запаленных коней, он, едва переменив с дороги платье, явился пред очи великого князя и митрополита, сообщил им о полученном Дмитрием Суздальским ярлыке и изложил соображения Тимофея Вельяминова относительного того, как избыть угрозу.
На самом деле Тимофей Васильевич был не единственным, и даже не первым, кому пришла в голову замечательная мысль о брачном союзе Москвы и Суздаля. Он был первый, кто эту мысль высказал вслух, и Микула неволею оказался в сем деле починщиком. Алексий покивал, принимая к сведению. Дмитрий вспыхнул пунцовым румянцем, едва удержавшись от немедленного вопроса: «А какова она, княжна?». О том он, жутко стесняясь, расспросил двоюродника позже, с глазу на глаз. И описанием, кажется, остался доволен. А Микула, исполнив свое дело, окрыленный надеждою, вернулся домой и только тут почуял, что смертно устал. Он, почти не ощущая вкуса, выхлебал мису горячих щей, добрел до постели и немедленно провалился в сон.
Во сне, тяжком и смутном, он все куда-то скакал, с кем-то рубился и снова скакал, кашлял и задыхался, а воздух исчез, заменившись едким серым чадом… Микула открыл глаза, и сперва ему показалось, что сон продолжается наяву. В раскрытое окно тянуло гарью, заполошно били колокола, и в темном небе метались злато-багровые сполохи пожара.
***
Дмитрий Константинович, как и предполагал Вельяминов, сначала пришел в бешенство, а затем начал обдумывать вопросы по одному. На брак Дуни с московским князем он согласился сразу же, лучшего исхода нельзя было и выдумать. С Машей было сложнее. Дмитрий ярился, кричал «Да как можно! Да как и в голову пришло!», и, верно, явись в этот час сваты хоть от самого захудалого князька, вовек не видать бы Микуле своей ладушки. Однако никто не спешил родниться с бывшим великим князем, а дочка была упряма.
Конечно, дитя в родительской воле, и всяко выйдет замуж, женится ли на том, кого выберут батюшка с матушкой. Но ведь и родитель в хорошей, дружной семье, не отравленной ядом взаимной злобы, не пожелает своему чаду худого. И хоть поется в песнях и сказывается в баснях, как жестокие отцы неволят дочку за старого безобразного самодура, так ежели все ладно, о чем и песню складывать? Думая о зажитке, о землях, ревниво высчитывая родовую честь и место, любящий родитель подумает и о том, что жить-то с человеком, хотя едва ли скажет об этом вслух. И Дмитрий Константинович, обмысливая так и эдак, вздохнул наконец: ну пусть хоть по любви…
И грамоту об отказе от великого Владимирского стола за себя и за своих потомков, на вечные веки, он подписал бы… Да понимал уже, что не дастся тот стол в руки ни ему, ни потомкам, и чем дальше, тем вернее не дастся. Смирился бы, принял бы свою судьбу. Если б не другая грамота, привезенная Кирдяпою. Сын год сидел в Орде, где творилось невообразимое, искал пути, хитрил, дрался, таился, льстил, подкупал, обещал… То, что пятнадцатилетний княжич не только выжил в этом кровавом хаосе, но и добыл-таки, выцарапал ярлык, было подвигом. И отказаться значило предать сына. Но ведь и иначе неможно! И в конце концов измученный Суздальский князь, со жгучим стыдом, таясь от сына, переслал на Москву заветную грамоту.
Василий, вызнав обо всем, когда уже было слишком поздно, рыдал и в лицо отцу кричал неподобное. Маленький Семен, оказавшийся невольным свидетелем разговора, застыл, сунув палец в рот, боясь дохнуть, с ужасом ожидая, что отец прибьет Ваську на месте, да как бы и ему не досталось под горячую руку. Дмитрий Константинович, однако, этого не сделал. Хотелось обнять сына, как прежде, маленького, плакавшего от какой-нибудь дитячьей обиды, утешить, погладить по русым волосикам. Не сделал и этого. В этот день уважение сына рухнуло невозвратимо, и что бы он ни сделал теперь, все пошло бы лишь к худу.
***
Не так гладко получилось с Борисом, и испортил дело все тот же Кирдяпа. Запоздало решив сорвать переговоры, он попытался перехватить дядино посольство. Затея не удалась, но Борис пришел в ярость, и не только наотрез отказался подписывать грамоту, но и отбросил все свои прошлые решения относительно Нижнего. Втуне пропал весь Сергиев поход, и в воздухе запахло ратной грозой. Ох, как не ко времени! Дмитрию ныне было решительно не до