Очень скоро Филька вышел на полянку и здесь присел отдохнуть, привалившись спиной к дереву и положив наземь дорожный посох. Тут-то Илья и вышел из-за деревьев. Холоп подскочил, как ужаленный. В глазах его плеснула такая отчаянная решимость, что Илье на миг стало не по себе. Филька замахнулся посохом. Замахнулся неумело, Илья легко поднырнул, уходя от удара, не стал обнажать сабли, на запястье у него висела ременная татарская плеть, этой плетью он и огрел противника, по чему пришлось, и еще, и еще раз, уже прицельно, по руке. Парень все же не разжал руки, но, силясь удержать посох, слишком сильно потянулся вперед, утратил равновесие, Илья подтолкнул его коленом, и он не устоял на ногах и проехался брюхом по траве. Илья носком сапога откинул подальше упавший посох. Филька уже поднимался на четвереньки, оглушено мотая головой, Илья, ухватив его за ворот, рывком вздернул на ноги, одновременно разворачивая к себе, и двинул в челюсть. Парень тяжело дышал, из прокушенной губы поползла вниз тяжелая капля крови. Он облизнул губы и сплюнул, и выкрикнул Илье в лицо:
- Убивай! А не убьешь, уйду все одно, так и знай!
Илья все еще держал его за ворот, но тут отпустил, отступил на шаг назад, зачем-то вытер ладонь о штаны. Филю шатнуло, но на ногах он устоял и остался на месте, не понимая.
- Ступай! – насупившись, буркнул Илья.
- Куда?
- Куда шел! Или уже забыл? Да, вот еще… - Илья порылся в калите, высыпал, не считая, горсть мелочи. – Хоть поешь дорогой.
Филя поморгал… и поклонился бывшему господину в ноги.
Илья ехал обратно, ясные звезды светили сквозь сосновые ветви, и на душе у него было хорошо.
***
Патриарх Филофей рассеяно вертел в руках Алексиеву грамоту. За стенами бушевала буря, и слышно было, как с разбегу бьет и бьет в берега далекое море.
- Хотел бы я понять, для чего ему это надо… - задумчиво промолвил Филофей.
- Это-то как раз очевидно! – откликнулся Киприан, до невозможности благообразный болгарин. Он, кажется, никогда не бывал растрепанным, усталым, и одежда его всегда сидела безупречно, складочка к складочке. – Ему надо утеснить тверского князя в пользу московского. И, простите меня, кир Филофей, я не вижу, почему патриархия должна ему в этом содействовать. Алексий хочет слишком многого!
- Он просит… - начал было Филофей.
- Скорее не просит, а требует! Могли ли мы подумать, - Киприан голосом подчеркнул это «мы», знаменуя величие и силу патриархии, внутренние сложности которой никак не касаются нижестоящих иерархов, - ставя – в виде исключения! – на русскую митрополию сего высокомудрого и в высшей степени достойного мужа, что он содеется единым из светских властителей? И станет втягивать церковь в свои личные отношения с князем Михаилом. Это очень похоже на злоупотребление властью! – Киприан примолк, сообразив, что чересчур разогнался, и прибавил уже мягче. – Все же церкви должно примирять, а не разжигать ссоры.
Филофей поежился от резкого порыва ветра, жестом попросил затворить окно. Киприан аккуратно, не стукнув, закрыл створки. И вернулся, ни одного лишнего мгновенья не постояв, не посмотрев на бурю.
Хотел бы он, Филофей, быть столь же во всем уверен! Чтоб отмахнуться, а лучше даже поучить и наставить… В самом деле, не должно! Только все было гораздо сложнее. Алексия Филофей не понимал. То есть отлично понимал, что и для чего тот делает, не понимал в чем-то ином, и, видимо, самом главном. Он прикрыл глаза. Где-то далеко-далеко упорное, как Алексий, море било и било в берег.
- Я уважу просьбу кир Алексия, - проговорил он с отстоянием. Нарочно не сказав «мы». И домолвил совсем тихо. – Хотя понятия не имею, для чего я это делаю.
***
По осени князь Дмитрий зачастил в Коломну, когда с княгиней, когда и один, послушать Митяя да погонять зайцев. Охота там была хороша, особенно по сжатым полям, когда дождь прибил к земле ломкие стебли, и на желтовато-буром хорошо стало следить, как стелятся над землей псы вослед мелькающему впереди стремительному белому клубку. И мало кто уведал, что по первой пороше Дмитрий виделся с Олегом Рязанским.
Если бы кто взялся, внешность Олега он описал бы теми же словами, что древнего князя Святослава: среднего роста, с голубыми глазами, плечи широкие и весь стан довольно стройный. Младший летами, Дмитрий гляделся заметно более рослым и тяжелым. Тщательно подготовленная встреча, среди борзых, повизгивающих и облизывающихся в предвкушении пазанков[1], была короткой, и, хотя союз был подтвержден, князья разъехались с неоднозначным чувством. Олег к подкупающему Митриеву прямодушию отнесся с опаской: чуялось, что именно потому он и может внезапно выкинуть что-нибудь такое, как с Тверским князем. А Дмитрий почувствовал в Олеге силу, такую же, как в Михаиле, и задумался, так ли прост будет желанный союз.
***
В первый день зимы, на Наума-Грамотника, умер маленький Данилка. Болел, болел и умер. Дмитрий плакал. Плакала Дуня. Алексий метался, не ведая, что делать, и впервые не умея утешить своего воспитанника. И поэтому, когда в один из дней на владычное подворье явились Сергий с Федором, он обрадовался им, словно слетевшим с неба ангелам.
От волнения сделавшись суетливым, он, даже не спросив прежде иноков об их деле, почти кинулся Сергию в ноги:
- Поговори с князем! Скорбит! Утешь!
Сергий ободряюще улыбнулся – утешение ныне нужно было прежде всего самому Алексию! – и встал с лавки, затягивая пояс. Как были, в грубых суконных свитах, мокрых по подолу (оба шли на лыжах), Сергий в лаптях, Федор в сапогах, они и предстали перед великим князем.
Митрию не хотелось ничего. Только чтобы все от него отстали. И держать Дуню за руку. Он с трудом заставил себя принять прихожих монахов, даже то, что это был сам знаменитый Сергий, в сей час прошло мимо сознания. Он сумеречно глянул на вошедших, но многолетняя выучка все же сказалась, и он, почти не думая, подошел под благословение. Сергий легким движением крупной сухой длани осенил крестным знамением князя, затем княгиню, примолвив:
- Благословляю и плод твой.
Дунины глаза сделались огромными.
- Очень скоро Господь пошлет вам дитя, - уверенно сказал (пообещал, предсказал ли?) Сергий.
За все время встречи Федор не вымолвил ни слова. Он слушал беседу Сергия с князем, или, вернее, смотрел, что делает игумен. Сергий, в сущности, не говорил ничего особенного, чего не
