— Михаил не помнит, — задумчиво сказал Азирафаэль. — Она узнала бы меня тогда, но нет, она никак не отреагировала. Что нам делать с Хастуром?
— А он человек вообще? — демон нервно качнулся на стуле. — Я вот совсем не уверен.
— Бог сказал, они теперь люди, — неуверенно сказал ангел. Дин и Сэм не смогли прийти, их звала вперед их «работа», к тому же они были уверены, что страж Эдема и древний демон-искуситель справятся самостоятельно.
— И что они ничего не будут помнить, — издевательски добавил Кроули. — Но Хастур говорит на староанглийском, рисует ад и демонов, трахает Михаил и еще и может в рай попасть, потому что он в курсе, что в аду несладко, и делает все так, чтобы правила не нарушить.
— Но что мы можем сделать? — Азирафаэь посмотрел на дальний столик, где, закинув руку на плечо Майкл, сидел Хастур; вот они повернулись, Михаил даже встала, приветствуя… ангел их сначала не узнал.
Габриэль вместо приветствия одним махом выпил стакан коньяка и упал на мягкий диван, убирая рукой покрашенные в черный волосы и обнажая выстриженные виски, рассмеялся и крепко поцеловал в губы Михаил, потом повернулся к Хастуру, видимо, шутливо извинился. Расстегнул кожаную куртку, открыв на всеобщее обозрение майку с нарисованным на груди словно расстрелянным прицелом. Вельзевул рядом с ним в простой серой футболке и мягких брюках казалась ангелом небесным.
— Михаил разоряет банки и небольшие страны, Габриэль стал адреналиновым наркоманом, а Вельзевул спасает жизни, и Хастур всем наглядно показывает, что в ад соваться не стоит. Тебе не кажется, что они местами поменялись? — спросил Кроули.
— Если Хастур помнит, он не сможет попасть в рай, — обеспокоенно сказал Азирафаэль.
— Ну так радуйся, — фыркнул демон и добавил. — А почему это?
— Первая заповедь для людей — это вера, — вздохнул ангел. — А ангелы и демоны не могут верить, они знают. И Хастур знает, значит, он не совсем человек. То есть, не может попасть в рай как человек, а он демон, и потому у него нет шансов.
— Но вдруг он пожертвует собой? — подумав, предположил Кроули. — Тогда он вполне способен оказаться в раю. О… о нет. Нет, нет, нет!
— Что? — невинно спросил Азирафаэль.
— Я знаю, о чем ты подумал. Нет, не надо, умоляю! Давай просто вернемся в Лондон и забудем о них всех.
— Ты не можешь знать, — уперся ангел. — Ты не способен видеть мысли эфирных созданий.
— У тебя все на физиономии написано, — вздохнул Кроули. — Ты хочешь устроить ему мученическую кончину во имя попадания в рай. А ты не думал, что Михаил может отправиться в преисподнюю? И они снова будут по разные стороны баррикад?
— И Габриэль и Вельзевул… — тихо проговорил Азирафаэль. — Они тоже стали… поменялись местами. Только посмотри.
Посмотреть было на что: Вельзевул то и дело хваталась за телефон, объясняя, как кого спасти, а Габриэль, обнимая ее, заглядывал в вырезы всем сидящим вокруг женщинам. У него подрагивали руки, и вид был возбужденный и скучающий одновременно. Кроули не встречал Габриэля часто, чтобы знать его привычки, но он помнил его как холодного, равнодушного архангела с отталкивающе дружелюбной улыбкой, лживой настолько, что казалось, будто он где-то подсмотрел этот жест и пытается неумело повторить, не понимая, отчего зарождается настоящая улыбка. Теперь он не улыбался. Рот сжался в прямую линию, лицо стало печальным, а глаза — совершенно больными. Он держался за Вельзевул как утопающий за спасательный круг — он был человеком, и Кроули мог чувствовать то отчаяние, в каком пребывал бывший архангел: он был лишен чего-то, он сам не знал, чего именно, но невыносимо страдал, забивая пустоту внутри покоренными вершинами, сердцами, алкоголем. К Вельзевул его тянуло инстинктивно, он просто не мог без нее, как увидел однажды по телевизору маленького хирурга в смешной бандане с нарисованными злобными красными глазами, так и пропал: приехал непонятно зачем в ее холодную страну, прождал почти сутки, пробравшись в кабинет, где она отдыхала после операций, а когда она вошла, не включая свет, стянула через голову футболку и рухнула лицом вниз на диван, заснув еще до того, как голова коснулась подушки, сел рядом и принялся гладить по коротким, но все равно спутанным волосам, не зная, что и сказать, когда она проснется. Я увидел вас по телевизору и понял, что вы — моя судьба? А ведь так и есть, он ни словом не солжет. Но хирург, проснувшись по звонку, даже не стала ничего выяснять.
— Вламываться в мой кабинет нельзя, — сказала она. — Я освобожусь в одиннадцать, вот номер моей машины, она на парковке перед входом, — она вынула из кармана ручку и написала номер прямо на ладони Габриэля. — Можешь подождать меня возле нее.
Она считала идиотизмом его адреналиновый голод, он — глупостью желание спасти всех во имя того, кого не спасли, она не любила грубость в постели, но в определенный момент сильнее затягивала на шее Габриэля ошейник, и тот едва не плакал от наслаждения, он приучился отвозить ее на работу вовремя в те дни между экспедициями, когда жил у нее. Габриэль познакомился с Хастуром в самолете, когда летел в Америку для спуска в каньон, вывалил ему всю свою жизнь, признавшись попутно в амнезии, рассказал о мрачном враче, которого любит, если можно так выразиться, и Хастур, усмехнувшись, попросил ее описать, а сам стал набрасывать рисунок, как казалось Габриэлю, с его слов.
— Охренеть, — когда новый знакомый оторвал листок и протянул ему, только и смог сказать Габриэль, рассматривая портрет. — Только она не носит такое… что это орден? На нее здесь. И волосы тут длиннее, но это точно она! Как ты так ее увидел?
— Одежду ты не описывал, — усмехнулся Хастур. — И я добавил пару деталей от себя. Я рад, что угадал.
Наблюдая за Габриэлем и Вельзевул, Азирафаэль упустил тот момент, когда Хастур исчез из-за стола. Михаил продолжала сидеть с Габриэлем и Вельзевул, ведя беседу, и то и дело поправляла на себе черный пиджак Хастура, который тот набросил ей на плечи, прежде чем исчезнуть. Ангел обернулся, и в тот же миг художник из преисподней опустился на стул
