— Зачем ты это делаешь?
Я помедлил.
— Не знаю. Просто делаю и всё.
— Я вижу тебя насквозь, — с внезапной злобой напомнил он. — Все твои мотивы. И всё равно не понимаю, почему желание поиграть в благородство ставится выше, чем…
— Вот потому и не понимаешь, — ответил я. — Иногда это вредно — пытаться разложить всё по полочкам.
— Это сиюминутный импульс, — прошептал он. — О котором ты не раз пожалеешь впоследствии…
— Спасибо за бесплатное предсказание, — сквозь зубы сказал я. Кое в чём он был прав: от собственного легкомыслия мне заранее делалось страшно.
Иттрий невесело усмехнулся.
— Это не предсказание; но я знаю человеческую натуру. — Он подался вперёд. — Ты знаешь, я немного…
От машины донеслось громкое настойчивое бибиканье, несколько раз мигнули фары.
— Извини, — сказал я. — Мне пора ехать. Открой нам ворота, пожалуйста.
— Что тебя задержало так долго? — поинтересовался Перестарок, когда я сел за руль.
— Поспорили с эмпатом о смысле жизни, — ответил я. Так оно и было, в некотором роде.
Всю дорогу я отгонял от себя назойливые мысли о том, как себя чувствует ог, окружённый мраком, болью, пустотой и свежими запахами смерти. Слава богу, поводов, чтобы отвлечься, у меня хватало. Ненастье не желало утихать, наше ветровое стекло заливали потоки воды, сгустившаяся над городом туча сделала день неотличимым от ночи. Я вёл фургон, боролся со стихией и размышлял о том, что человеку свойственна немедленная, спонтанная реакция на вызовы внешнего мира. Может быть, в этом и состоит самая большая разница между огом и мной? Я — действую, переживаю, отыскиваю выход из ситуации. Ог — уходит в себя, застывает в пугающем безразличии, добровольно становится деталью окружающего пейзажа. Дышащая, обвиняющая и (возможно) мыслящая вещь — или живое существо, согласное с навязанной ему ролью орудия?
Когда подъехали к гаражам транзитного блока, не было ещё и полудня. Но я чувствовал себя так, словно провёл в путешествии месяц. Небо Таблицы наконец-то сжалилось над нами. Тучи быстро съёживались и, отзывая свои мокрые полки, расползались в разные стороны.
— Представление закончилось, — произнёс Перестарок. Я глянул на него с удивлением.
— Читаете мысли.
— Это обман, ловушка для дураков, — наставительно подняв палец, изрёк он. — Ты, кажется, подавлен общением с эмпатом. Кто он — твой дорожный попутчик?
— Он — хороший человек. — Я и сам не знал, почему вдруг встал на защиту Иттрия. — Нам пришлось кое-что пережить вместе.
— Какой бы ни был хороший, а всё равно эмпат, — спокойно произнёс Перестарок. Ну вот, подумал я, опять задета чья-то мозоль. Похоже, мне везёт на чужие комплексы…
— Вы намекаете, что ему нельзя доверять?
— Никому нельзя доверять, — сурово сказал старый транзитник, — больше, чем себе.
— А меньше, чем себе, значит, можно?
Он кивнул, издав слабый старческий смешок.
— Рубишь фишку, Бор. Что касается эмпатов… я так скажу. Слишком уж они хрупкие для этого мира. Слишком легко ломаются. И чтобы компенсировать эту слабость, стараются подавить собеседника своими способностями. Так что не бери в голову. Хочешь дружить с эмпатом — дружи, но фильтруй базар и не давай себя заморочить.
— Постараюсь, — пообещал я. Его совет мне понравился. Хотя теперь мне предстояло как-то заморочить голову самому Перестарку. Я нуждался в одиночестве.
— Вы устали, наверное, — нерешительно начал я. — Хотите, я тут всё приведу в порядок? А вы идите в общежитие.
Он повернул ко мне хитроватое лицо, похожее на печёное яблоко.
— Надеюсь, ты не планируешь каких-нибудь глупостей?
— Нет. Я просто… — тут мне в голову пришла спасительная мысль. — Просто хочу вымыть фургон. Можно?
— Гм… — сказал он. И потом: — Ну ладно. Если тебе так спокойнее.
Кажется, Перестарок не очень-то поверил в мою ахинею. Уходя, он пару раз оглянулся. Я вовсю хлопотал над краном: надел на него шланг, потащил тяжёлую скользкую кишку к машине… Но как только транзитник скрылся за воротами, я бросил всё это добро и поспешил к старой спортивной сумке, которая пылилась, никому не нужная, в одном из углов гаража. Спустя десять минут, рефлекторно пригнувшись и на ходу оскальзываясь, я уже мчался с сумкой на плече в сторону нашей общаги. Мне повезло: на улицах было малолюдно, и я незамеченным проскользнул в прихожую. Не разуваясь, метнулся на второй этаж, в свою комнату, и только там рискнул перевести дух. Продолжая прижиматься спиной к входной двери, я присел на корточки и осторожно опустил свою ношу на пол. Потом потянул за язычок молнии. Ог, свернувшись в клубочек, лежал на дне сумки, в той позе, в какой я его там поместил.
— Надеюсь, тебе хватало воздуха, — извиняющимся тоном сказал я. — Я не мог протащить тебя иначе. Точнее, мог, но если бы я сделал это в открытую, вся улица собралась бы на суд Линча…
Ог не спешил выбираться наружу. Возможно, ему было менее страшно в замкнутом, хотя и не очень уютном пространстве. Но мне почудилось, что он вслушивается в мои слова. А возможно, мой ровный тон подействовал успокаивающе.
— В общем, вот моя комната. — Я сделал широкий жест рукой. — Поживёшь пока здесь, а там решим, что с тобой делать… Ну, то есть, я надеюсь, ты не планируешь умереть у меня на руках. Если тебе нужен врач… — Тут я запнулся, настигнутый неприятной мыслью о причинах его молчания. — Послушай. Ты вообще говорить умеешь?
Он внимательно смотрел на меня; не на меня, точнее, а в какую-то одну точку моего лица. Зрачки его сжались до размера булавочных головок, и я разглядел цвет глаз. Они были жёлтыми — не такими непроницаемо-жёлтыми, как глаза кота, а более ясными и прозрачными, словно драгоценные камни. То, как он смотрел, мне понравилось: без недоверия, но и без мольбы, и страх его был обращён не на меня, а, скорее, на всю подстерегающую вокруг неизвестность. Я повторил свой вопрос:
— Ты можешь говорить? Или нет, не так: ты меня понимаешь?
Не
