— Значит, ты… едешь получать лицензию? — спросил я. Иттрий кивнул.
— Мне повезло… А ты? Давно за рулём?
Я покачал головой.
— Чуть больше года.
— И всё время ездишь туда-сюда?
— Угу.
— Говорят, что путь в Таблицу лежит через зоны трансформации, — сказал он. — Говорят, что по такой зоне можно плутать всю жизнь. Только проводники и транзитники знают дорогу.
— Наверное, так и есть. — Я пожал плечами. — Иначе зачем бы мы понадобились Церкви?
— Но как вы находите дорогу? — продолжал допытываться Иттрий. — Интуиция? Внутренний навигатор? Или какие-то особые приметы?
— У транзитников есть поговорка, — сказал я. — Не мы находим дорогу, дорога находит нас.
— Иначе говоря, это дар — такой же необъяснимый, как и эмпатия… — Он вздохнул. — Положение осложняется тем, что при пересечении границы ни один эмпат не способен определить, что же с вами происходит.
— Это, должно быть, трудно, — сказал я. — Вроде как внезапно оглохнуть, да?
Он усмехнулся.
— У нас с тобой получается обмен сведениями… Это не похоже на шум. Но, если пользоваться твоей аналогией, я страдаю не от тишины, а от какофонии. Если бы греческие эринии существовали, их бы следовало поселить здесь.
— Неприятно, — посочувствовал я, хотя слабо представлял, кто такие эти эринии. — Может быть, Полночный Хор — это тоже они?
— Полночный Хор? — переспросил Иттрий.
— Есть такое явление в Таблице, — объяснил я. — Слушаешь иногда музыку по радио или на компьютере, а сквозь неё прорываются голоса. Жуткие и нечеловеческие. У тех, кто их слышит, пальцы немеют, волосы встают дыбом, а по коже бегут мурашки.
— Я не знал.
— Типично местная легенда. Рассказывают, что иногда людей находили мёртвыми возле работающих радиоприёмников. С остановившимся сердцем. Про других, выживших, говорят, что Полночный Хор предсказал им будущее. Но, по-моему, это бессмыслица. Если хочешь исправить что-то в своей жизни, достаточно сходить в Башню, где за небольшую плату твои пожелания внесут в ПИР.
— ПИР?
— План Изменения Реальности.
— Прости за интимный вопрос, — сдержанным тоном сказал Иттрий. — Ты уже пробовал?
— В моей биографии почти нечего редактировать, — отозвался я. — А то бы попробовал. Интересно же.
Тут мне почудилось, он вроде как вздрогнул.
— По-моему, это противоестественно. Подменять чужими фантазиями то, что было на самом деле.
— О вкусах не спорят, — сказал я. — Многим нравится.
— Я никогда бы… — начал Иттрий и запнулся. Потом мрачновато взглянул на меня. — Ни одному эмпату такое и в голову бы не пришло.
— Ты забыл про Гиаза. Отца-Основателя. А уж он-то, если верить церковникам, был эмпат ого-го.
— Он был авгуром, — поправил мой попутчик. — Самым талантливым в мире авгуром.
— Один хрен! — отмахнулся я.
— Ты говоришь с позиции обывателя, — серьёзно возразил Иттрий. — Для нас… — тут он опять поправился, — для эмпатов старшего поколения это было ужасным шоком. Поступок Гиаза расколол мир на две половины.
— Но почему?
— Я не могу сказать. — Он беспомощно развёл руками. — Это как пытаться объяснить неэмпату, что такое эмпатия. Я просто знаю, что было табу и что оно нарушено. И каждый эмпат в мире страдает от этого чувства.
Не знаю, чем было вызвано моё везение — наличием попутчика или же случайностью, — но продвигались мы на удивление быстро. Мне почти не приходилось плутать. Однако ливень был страшенный. За ним я не сразу заметил наступление рассвета. А когда до меня дошло, что этот слабый сероватый отблеск, просочившийся в кабину, и означает утро, мы уже почти вырвались из зоны трансформации. Продолжая глядеть на дорогу, я вслепую протянул руку и подёргал дремавшего Иттрия за рукав дождевика.
— Подъезжаем!
Он сразу встрепенулся. Каково бы ни было его отношение к церковникам и Гиазу, а пропускать свой первый въезд в Таблицу он явно не собирался. Я его понимал. Сам хорошо помнил эмоции, охватившие меня при первой встрече с городом.
— Мы въедем с северной стороны, — объяснил я. — Тебе предоставляется редкая возможность разглядеть вблизи купола Фабрики.
— Через такой-то дождь? — усомнился попутчик.
— Привыкай, — я усмехнулся. — В Таблице всегда…
— …мокро, — закончил он. — Знаю. Побочный эффект работы Святой Машины.
Он завозился на сиденье, шумно роясь в недрах своего саквояжа. Потом выудил оттуда свёрток, обёрнутый коричневой промаслившейся бумагой.
— У меня тут бутерброды. Будешь?
— Спасибо, — поблагодарил я. — Но я мечтаю о свежем кофе.
— Сколько нам ещё осталось?
— Меньше часа. — Тут я осознал, что не помню, где его надо высадить. — Тебя кто-нибудь встречает?
— Теоретически, меня ожидают в ДУОБТ.
— Почти по пути, — сказал я с облегчением. — Будешь утильщиком, значит.
— Это так неприятно? — спросил Иттрий. И пояснил:
— Судя по твоей бессознательной реакции.
— Да нет, — смутился я. — Я думал, тебя отправят в Башню.
— Я рад, что меня не отправят в Башню, — вполголоса ответил он. Потом искоса взглянул на меня.
— Кажется, ты со мной не согласен.
— Хрен редьки не слаще. Но, если не боишься биоткани, то и эта работа сгодится.
Мы свернули с прямого как стрела шоссе и загрохотали по мосту.
— Сейчас как раз увидишь, где эту биоткань делают, — пообещал я, взглядом выхватывая из дождевой пелены знакомые очертания. Я почти соскучился по этому виду. Меня встречали округлые, голые как лысина, идеально ровные Купола. Четыре гигантских муравейника, битком набитые огами и их хозяевами… Впрочем, погодите-ка… Четыре? Въезжая на мост, я совершенно точно знал, что Куполов будет пять. Должно было быть пять.
Первой моей реакцией было удивление, почти сразу сменившееся паникой. Бессознательно я ударил по тормозам, мельком отметив ощутимый толчок и протестующий возглас эмпата. Но всё моё внимание было приковано к Фабрике. Реальность над ней и вокруг неё на моих глазах претерпевала изменения. Я никогда прежде не видел Святую Машину в действии, однако понял: это оно! Действительность превратилась в набор статичных картинок, каждая из которых противоречила предыдущей. Секунду назад я знал, что Фабрика состоит из пяти связанных между собой Куполов, а уже в следующий момент мог бы поклясться, что их всегда было только четыре. Потом я снова замечал пятый, недостающий Купол. Он то возникал на фоне стального неба, то бледнел и как бы размазывался. Эти мерцания были источником хаоса в мире и в моей собственной голове. Глядя на них, я ощущал себя свидетелем безмолвной, отчаянной борьбы между неведомыми противниками. Купол агонизировал, цепляясь за Реальность, но появления его становились всё реже. Потом до моста донеслось далёкое, глухое эхо, в котором слились грохот бетонных глыб и скрежет металлических перекрытий. Казалось, кричало само исчезающее здание. Вслед за этим моё ухо уловило куда более близкие и неаппетитные звуки, доносящиеся с соседнего сиденья. Иттрия тошнило.
—
