— Ну, убедился? — деловито сказал Серебряков, едва я показался на пороге. Я кивнул. — Веришь мне теперь?
— Не очень.
— Потому что я похож на психа?
— Д-да, — промямлил я. Ожидал новой вспышки раздражения, но её не последовало. И я рискнул спросить:
— Послушай, если ты не псих, тогда зачем ты это сделал?
— Что именно? — Он опять прищурился.
— Ну… полез на Фабрику, разрушил Купол. А потом охотился на Афидмана.
— Бха-ха-ха! — вырвалось из его глотки. Рем быстро зажал рот руками и злобно зыркнул на меня.
— Ты меня достал своими вопросами. Лучше поговори о детстве, а я послушаю. Помнишь, как я на твоём велике въехал в речку?
Я сокрушённо покачал головой.
— Не помню.
— Вот балбес! Ну, тогда расскажи, куда ты делся в тот день, когда всё обрушилось? Когда мы оба спустились в Котлован? Не хочешь? — Так он истолковал моё недоуменное молчание. — Да ладно, брось выпендриваться! Я, может, и запомнил тебя так хорошо только из-за этой загадки. Лежал у оговодов без сна и ломал себе голову: как это Санёк так ловко спрятался на ровном месте? Так что давай, выкладывай!
Он жаждал ответа, поэтому я промямлил:
— Извини, но я совсем ничего не помню. Я уже много лет как беспамятный. Таким и пришёл в Таблицу.
Надо было видеть его разочарование. Я невольно проникся сочувствием к этому парню, который на своём пути к несуществующей родине рушил всё налево и направо. А что в результате? Мы, как два противника, окружённых пустотой, зависли друг против друга на уровне третьего этажа. Должно быть, он жаждал заполнить эту гулкую пустоту призраками своих воспоминаний. Но я годился только на роль постороннего слушателя. Движимый жалостью, я сказал:
— Значит, мы дружили?
Рем согласно наклонил голову.
— Не разлей вода. Точнее, ты везде за мной таскался. Санька-липучка. Я был старше тебя года на три… Что, совсем забыл?
— Совсем.
— Ты просто плохо стараешься. Ничего не помнить — это же так удобно!
— Не говори о том, чего не знаешь, — сдержанно ответил я. — Пожалуйста.
Ничего не помнить — это очень болезненно и нифига не удобно. Ответственно об этом заявляю, раз и навсегда. Все годы, проведённые в Таблице, я мечтал только о возвращении памяти. О том, чтобы на равных участвовать в вечерних беседах интернатских мальчишек. Они-то свободно могли делиться друг с другом забавными семейными сюжетами, перечислять свои увлечения, поездки, подарки ко дням рождения. Я присутствовал в общей спальне, но был навеки выкинут из этих обсуждений. В такие минуты я накрывался с головой одеялом, зажимал уши и грезил наяву. О том, как в один прекрасный день в интернате появятся мои родители, чтобы увезти меня домой. И что я сразу их узнаю, как только увижу… Лишь в последний год я перестал терзать себя этими приторно-сладкими грёзами. Сначала стало окончательно ясно, что я один как перст, а потом у меня завелись друзья в общаге и в городе. И когда на меня накатывала знакомая хандра, я вспоминал Заши, Эдварда, Зенона, Джона, хитрого ворчуна Перестарка… иногда — даже Иттрия и Тимура. Я оказался вынужден строить свою жизнь заново, с самого первого кирпича, и научился ловить от этого кайф.
Может быть, я и впрямь настолько привык рулить своей новой жизнью, что не хотел ворошить прошлое?
— Подойди-ка сюда. — Рем поманил меня к подоконнику. Я настороженно приблизился. — Видишь вон ту горку? Я тебя один раз спихнул, ради прикола. Как ты летел! Орал потом как резаный. Но дома ябедничать не стал. Пришлось взять тебя в мою разбойничью шайку. С тех пор ты всем встречным-поперечным представлялся как Алекс Бор. — Он с ухмылкой, искоса, глядел на меня. — Когда ты так назвался в машине, я ушам не поверил. Присмотрелся — действительно, думаю, он. Жив мой брат-разбойник.
Я молчал. На дне моей взбаламученной памяти клубились какие-то смутные образы. Я боялся их спугнуть.
— Вот здесь, — Рем обвёл рукой обшарпанные стены, — жили мы с мамой. Твоя квартира была этажом ниже. Я не проверял, что там. Ладно, теперь вопрос на засыпку: как думаешь, у меня была своя комната?
— Да, — отозвался я. — Чуть дальше по коридору и налево.
— Точно! Мы там клеили модели самолётиков. А потом запускали их с балкона.
— Послушай, — сказал я, — всё это очень увлекательно, но у меня мало времени. Может, на этом…
— Ну, хорошо, — перебил он. — Я тебе кое-что расскажу. Чтобы ты понял, ради чего я сюда стремился. Ты ведь этого добиваешься?
Это было заманчивое предложение, и я поддался.
— А у нас хватит времени до перезагрузки?
— Хватит! — Серебряков беспечно тряхнул головой. — Главная буча начнётся либо поздно вечером, либо в полночь… Что, опять не веришь?
Помешкав секунду в задумчивости, он выставил вперёд ладонь с отогнутым мизинцем.
— Уль.
Одно слово, одно простое движение — и ленивые потоки на дне моей памяти закрутились бешеными воронками. Я с усилием отвёл глаза от знакомого знака, облизнул пересохшие губы и согласно кивнул.
— Принято. Можешь начинать.
— Десять лет, — рассказывал он. — Десять лет назад всё тут выглядело иначе. Обычные люди жили своей повседневной жизнью. Сонное царство, между нами говоря, периферия Таблицы. Но мы никого не трогали… Однажды утром по радио передали про пожар в Башне. Мы с тобой всё равно собирались идти на Котлован, Башня оттуда хорошо видна, так что я не особо спешил. Ещё подумал: если взять бинокль, то можно будет различить детали. Но бинокля ни у кого во дворе не было… Это было в тот день, когда сгорела Первая Лаборатория.
Рем сидел, закинув одну руку на спинку стула, повернувшись в профиль. Отсчитав пару минут от начала рассказа, я осторожно обошёл его и сел на пол рядом со своим рюкзаком. Он покосился на меня, но никакого протеста не выразил — опять уставился в стену.
— Я собирал по сети свидетельства очевидцев; нашлись те, кто видели огромного страшного биоробота, — он двигался от города в нашу сторону. Нам об этом ничего не сказали, следующее экстренное сообщение было про то, что объявлена чрезвычайная ситуация и все жители должны сидеть по домам. Но мы-то с тобой гуляли на улице и никакого робота не увидели! Только дохлого ога на дне Котлована.
Он прервался, явственно скрипнув зубами.
— Всё зло от этих тварей. Оборотни, которые прикидываются людьми… Но этот, дохлый, оставил после себя одну интересную штуку, а я её подобрал.
— Какую штуку? — спросил я. Серебряков осклабился.
— А то ты не знаешь? Твой
