У Серафина Авенданьо было шесть старших братьев, и все они с удовольствием гонялись за ним и колотили его, как их самих колотил отец. Мальчик с самого детства научился очень быстро бегать. Серафин, точно угорь, вывернулся из рук Бледного Человека, и, пока тот тянулся за своими глазами, мальчик схватил с залитого кровью стола не только полную еды золотую тарелку, но и золотой ключ от дверцы, за которой хранился кинжал. Хотя бы это Серафин мог сделать для других детей, которые кричали и плакали в клетках под пиршественным залом.
Коридор, куда шмыгнул Серафин, казался бесконечным. Скоро он услышал за спиной рев чудовища. Сейчас мальчик благословлял старших братьев – а раньше считал их своим проклятием. Он мчался изо всех сил мимо длинного ряда колонн, сделанных из костей. Каждое утро слуги Бледного Человека мыли и чистили полы в подземелье, но они пропустили небольшое пятно крови. Серафин его перепрыгнул – шесть лет весят куда меньше, чем триста пятьдесят три года, что лежали на плечах Пожирателя. Бледный Человек поскользнулся на крови, и, пока он, стоя на коленях, шарил руками по полу, отыскивая свои глаза, Серафин добежал до конца коридора и выскочил в лес.
Мальчик захлопнул за собой дверь да еще и подпер ее толстым суком. А потом побежал дальше, весь дрожа от ужаса и облегчения. Серафин не знал дороги. Он только хотел удрать подальше от чудовища и надеялся как-нибудь вернуться в родную деревню.
Когда мальчик добежал до мельницы, где когда-то утопили ведьму, ключ, зажатый в руке, начал казаться ему проклятием. Вдруг он притянет к себе своего хозяина? Серафин швырнул ключ в пруд, не заметив громадной жабы с человеческими глазами. Не видел он и того, как жаба проглотила ключ и тот исчез в бородавчатой пасти (это уже другая история).
Серафин Авенданьо спасся и позднее стал художником. Всю свою жизнь он рисовал картины чудесной красоты, чтобы их светом рассеять тьму, которую видел ребенком.
39
Возвращение принцессы
Мерседес ни разу не заходила вглубь лабиринта. Всегда боялась того, что может там найти, – и не зря. Она поняла это, когда увидела Офелию, лежащую на краю колодца.
Мерседес передала Педро малыша. Придется забыть, кто был отцом ребенка, иначе она не сможет полюбить малыша, а любовь им всем сейчас отчаянно необходима. Странно думать, что другая доверила ее заботам двоих детей. Мерседес молилась, чтобы ей уберечь хотя бы сына той, умершей. Дочку она не сберегла.
Мерседес опустилась на колени рядом с Офелией. Сердце разрывалось от боли, как будто девочка и правда была ее родной дочерью. Офелия умирала. У нее даже не было сил повернуть голову к Мерседес. Тускнеющие глаза незряче смотрели на кровь, стекающую по руке в колодец.
От крови лужа дождевой воды на дне колодца стала красной. Дождь заполнил канавки лабиринта вокруг статуи в центре, и отражение луны плавало на воде, будто серебряный мячик, который принцессы из сказок постоянно роняют в колодцы. Несколько капель попали на резную колонну, и на изображении девушки с ребенком на руках расцвели алые цветы.
Мерседес, не сдерживая слез, начала тихонько напевать колыбельную без слов, которую раньше пела Офелии. Трудное дыхание девочки стало ровнее. Мелодия несла в ночь воспоминания о невинности, о надежде и счастье. Полная луна укрыла Офелию серебряным одеялом. Его легкая прохлада уняла лихорадку и смягчила боль в сердце.
Как ярко светит луна.
– Встань, дочь моя, – повелел чей-то голос.
Мерседес его не услышала. Зато услышала Офелия.
Лунный свет растекся жидким золотом, окутывая и лаская.
Оказалось так легко подняться на ноги. Руки, только что неподъемные в Смерти, теперь ничего не весили. Офелия увидела, что пальто на ней стало алым с золотом. Золотой узор на ткани был изукрашен драгоценными каменьями – рубинами, изумрудами, опалами. Башмачки тоже были алые и как раз впору.
Боль ушла. Офелия огляделась. Она стояла посреди огромного зала. Казалось, его своды возносятся к самому небу. В стене было круглое окно-витраж, будто полная луна. Разноцветные стекла дробили свет на все оттенки радуги, а перед окном на золотом возвышении, на трех резных колоннах, похожих на стройные березки, стояли три великолепных трона.
Губы Офелии сложились в улыбку – а ведь давно отвыкли улыбаться. Она узнала женщину, что сидела на троне слева.
– Мама! – закричала Офелия.
Ее язык стосковался по этому слову.
Царственная женщина держала на руках ребенка. Братик?!
– Офелия! – позвал человек в короне, что сидел на троне в центре.
Его мантия напоминала королевские мантии в книгах Офелии, но лицо было знакомым – Офелия помнила, как оно терпеливо склонялось над шитьем.
– Папа! Ох, папа…
– Ты отдала свою кровь вместо крови невинного, – сказал он мягким голосом – тем, что убаюкивал ее перед сном, когда мир еще не захватила тьма. – Это и было последнее задание, самое главное.
Он посмотрел на жену.
Королева-мать была такой молодой и счастливой. Вокруг нее порхали феи – все три, живые! Из-за трона королевы выступил Фавн, весь золотой, как стены зала. Приветливо улыбаясь, он раскрыл объятия, а феи с радостным чириканьем закружились вокруг Офелии.
– Вы сделали верный выбор, ваше высочество! – воскликнул Фавн, так низко склоняясь в поклоне, что тяжелые рога едва не коснулись пола.
– Иди к нам, дочка! – позвала королева, указывая на третий трон. – Займи место, которое принадлежит тебе по праву. Отец так долго тебя ждал!
Высоко вверху, на галерее, толпились и радовались люди. Но за их ликующими криками Офелия все еще слышала, как плачет Мерседес, пока кровь умирающей у нее на руках девочки капает в колодец. Она узнала колыбельную.
А потом…
Офелия улыбнулась – едва-едва – и больше уже ничего не слышала.
Мерседес склонилась над мертвой девочкой и плакала долго и горько, и ее темные волосы намокли от слез.
Эпилог
Следы и знаки
Вскоре после того, как закончилась наша сказка, в лесу снова стало пусто. Земля и мох затянули то, что осталось от мельницы.
История позабыла Видаля. Забыла она и Мерседес, Педро, доктора Феррейро и всех, кто пожертвовал собственным счастьем, а иногда и жизнью в борьбе с фашизмом. Еще долгие десятилетия в Испании правил режим Франко. Союзники, для которых теперь главным врагом был СССР, предали испанских антифашистов.
Но наутро после того, как умерла Офелия, на ветвях старой смоковницы, которую она избавила от Жабы, расцвел крошечный бледный цветок – точно в том месте, где Офелия повесила свое новое платье, чтобы оно не испачкалось, пока она выполняет первое задание Фавна. Лепестки цветка
