Убедившись, что я всё поняла, Бахи убрал руку. Хала хмуро глядела себе под ноги. Неудивительно, что она так рассвирепела из-за убитой галаном демджи с красными волосами, — сама себя уже больше года не может простить.
— Думаю, что и сама на твоём месте не удержалась бы… — вздохнула я, но сочувствие к Хале в тот же миг испарилось: руки обожгло созданное ею иллюзорное пламя.
— Мало ли кто не удержался бы, но сделала-то я! — выкрикнула золотокожая. — А если бы удержалась, Ахмед, может, стал бы султимом, никакая война не понадобилась бы и люди остались бы живы! — Всхлипнув, она кинулась прочь.
Бахи хлопнул в ладоши, привлекая общее внимание.
— Всё, хватит. В занятиях объявляется перерыв — скоро Шихаб!
Мы с Далилой неторопливо возвращались из рощи к шатрам, где уже готовились к праздничной ночи: развешивали гирлянды фонарей, жарили мясо и пекли лепёшки. Я много мечтала об Измане, но такого места вообразить себе не могла. Здесь каждый делает своё дело, но цель у всех одна — возвести Ахмеда на трон, чтобы весь Мирадж стал таким, как этот крошечный оазис.
— Как получилось, что Жинь не состязался на титул султима? — нарушила я неловкое молчание. После выпада Халы всем было немного не по себе.
В самом деле, на титул султима-наследника претендовали двенадцать старших принцев, а Жинь — шестой по счёту. Тем не менее он нигде не упоминался в связи с тем скандалом, так же как с бегством из дворца в ночь, когда родилась Далила.
— Почему ты не спросишь его самого? — откликнулась аловолосая демджи, нервно грызя ноготь.
Потому что не хочу с ним разговаривать, вот почему!
— У него дурная привычка никогда не отвечать прямо, — пробурчала я вслух.
— Был долгий спор… — призналась она, помолчав. — Шазад настаивала, чтобы Жинь участвовал, тогда у Ахмеда был бы союзник среди претендентов. Хала возражала: никто, мол, не поверит, если вернутся сразу двое пропавших принцев… И Жинь тоже, он ведь ни капельки не похож на старого султана — весь в мать. А Бахи сказал, что это, наоборот, отвлечёт внимание от Ахмеда. Шазад его высмеяла, заявила, что святые отцы привили ему вкус к интригам… Начали ругаться… — Далила смущённо потупилась. — Так или иначе, Жинь сам не хотел, а заставить его невозможно, он с детства такой… Он вообще никогда не хотел иметь ничего общего с Мираджем. — Она на ходу сорвала с ветки апельсин и стала чистить. — Ахмед совсем другой: он просто влюбился в наши пустыни, когда попал сюда. Сказал, как будто потерянный кусочек души встал на место. А Жинь понять его не мог, да и я не могла, пока не увидела своими глазами — здесь всё такое родное… Короче, когда Ахмед решил тут остаться, они поссорились, и Жинь вернулся на корабль один. Потом всё ждал, что брат передумает, но… А когда Лин, наша мать… — Далила опять смутилась. — То есть мать Жиня, но и наша тоже… В общем, когда она умерла, мы сами нашли Ахмеда. До состязаний оставалось несколько месяцев. Жинь хотел взять его домой, но Ахмед уже собирал сторонников. Когда мы наконец нашли его по компасу, они чуть не подрались, но вмешалась Шазад и разбила Жиню нос…
Ах вот оно что! Я-то думала, история с носом случилась в каком-нибудь портовом кабаке. Ну, хоть тут не соврал — и впрямь мираджийская девица виновата.
Далила между тем продолжала:
— Жинь надеялся, что брат хотя бы уцелеет в поединках и тогда мы все уедем в Сичань… — Она обвела рукой лагерь. — И вот чем всё закончилось.
— А почему Жинь сам остался здесь?
— Он всегда защищал Ахмеда, ещё с детства. Когда того дразнили… — Далила замялась, переводя с сичаньского. — Ну вроде как грязным иностранцем… Жинь тут же кидался в драку. Вот и теперь… Хотя мне кажется, он так и не простил брату любви к чему-то вне нашей семьи… Впрочем, сейчас он, наверное, лучше понимает Ахмеда. — Она бросила на меня лукавый взгляд, и мои щёки вспыхнули.
— Мы с Жинем не… — запинаясь, пробормотала я. — У нас не…
— Даже не пытайся вы-ы-ыговорить, — насмешливо протянула она, — лгать грешно! — Расхохоталась и убежала, перепрыгивая через костры.
Начинало смеркаться. Шазад должна была уже покончить с воинскими занятиями, и я направилась к нашему шатру — вернее, её шатру. В первую ночь, когда выяснилось, что я демджи, сопротивляться уговорам Ахмеда не было никаких сил, и я отправилась спать к Шазад, а потом так и осталась. Она пока меня не выгоняла и даже поделилась одеждой, которая теперь валялась грудой на полу, отгораживая мой угол от идеального порядка в жилище воительницы. Я чувствовала себя почти как дома.
Поднырнув под полог шатра, я едва успела увернуться от комка ткани, летевшего в лицо.
— Лови! — запоздало бросила Шазад.
Я нагнулась и развернула шикарный халат из золотистого шёлка с алым шитьём.
— Зачем?
— Как это — зачем? — удивилась она. — Сегодня редкий случай, когда надевают всё своё самое лучшее.
Воительница уже успела нарядиться к Шихабу. Она была само совершенство: чёрные волосы уложены тугими кольцами, золотые заколки на халате, затмевающем своей сочной зеленью деревья оазиса, сверкают в багровом сиянии заката.
— Моё самое лучшее пришлось бросить… — вздохнула я, в восторге гладя пальцами роскошное шитьё. Не халат, а настоящее волшебное оперение райской птицы!
— Значит, не своё, а своих друзей, — улыбнулась Шазад. Друзья… Я снова вздохнула, вспомнив о Тамиде. — Если этот не нравится, у меня есть другие, — спокойно добавила она, заправляя выбившуюся прядь за ухо.
— Имин ещё не вернулась? — Как бы ни уверяла Далила, я тревожилась за желтоглазую демджи, отправленную в стан врага. Не постигла бы её судьба той красноволосой.
— Нет, — нахмурилась Шазад. — Подождём до конца Шихаба, а завтра пойдём выручать.
— Кто? — Я начала переодеваться.
— Мы с Жинем… и ты, если хочешь.
Мои руки застыли на полах халата.
— Вообще-то, — робко заметила я, — мне велено оставаться в лагере, пока не овладею своими способностями.
