Рядом с джинном даже самый могущественный человек в стране выглядел не более чем жалкой искоркой над пылающим костром.
— Ну! — Голос Бахадура был полон скуки. — Давай, проси, что ты там хотел. Золота? Власти? Любви? Бессмертия? А может, всего и сразу?
Султан усмехнулся:
— Я не так глуп, чтобы просить тебя.
Немигающий взгляд джинна был неподвижен. Я пристально рассматривала его лицо, надеясь найти в нём хоть что-то родное, помимо цвета глаз.
— Я видел больше дней и встречал больше смертных, чем песчинок в вашей пустыне, — вновь заговорил Бахадур. — Нищих и царей, и всех, кто между ними, но ни разу не встретил ни одного, кто ничего не хотел. Будь то грязный уличный оборвыш или скучающий магнат, вам вечно что-нибудь нужно.
— А вы вечно оборачиваете наши желания против нас! Исполняете их на свой лад или делаете бесполезными, и в конце концов мы жалеем, что вообще обратились к вам за помощью!
Верно, я тоже читала об этом в сказках. И про Массиль, где джинн отомстил купцу, засыпав песком целое море, и о лудильщике, что погиб в пустыне, так и не найдя обещанного золота.
— Мы никогда не получаем от вас того, о чём просим! — Султан в сердцах пнул узорчатую кромку барьера.
— Значит, ты всё-таки чего-то хочешь? — проницательно заметил Бахадур.
— Ну ещё бы! Каждый чего-то хочет… Но я не такой дурак, чтобы просить. Ты сам мне это дашь, без всяких хитростей и уловок!
Хохот джинна прокатился гулким эхом по древним сводам.
— И как же ты меня заставишь?
— Ты узнал её, она из твоих. — Султан не сводил с него глаз.
— Ну конечно. — Бахадур тоже не отводил взгляда.
«Ну посмотри же на меня!» — хотелось мне крикнуть, и в то же время я ругала себя за это. «Прожила всю жизнь без отца, обойдусь и теперь!»
— Зря, что ли, мы их метим?
Султан вынул из-за пояса кинжал и не глядя протянул мне:
— Возьми, крошка демджи, и воткни себе в живот.
Тело пронизал могильный холод. Это был приказ.
— Нет! — воскликнула я, как будто была вольна что-то изменить. Рука сама потянулась к кинжалу.
— Медленно, — уточнил он, — чтобы побольнее!
Пальцы сжали рукоять и развернули клинок. Как я ни сопротивлялась, ничего не вышло — рука дрожала, но выполняла повеление. Острое лезвие приближалось к животу.
«Самая скверная рана, — подумала я, — медленная смерть».
— Твоя дочь умрёт, — снова заговорил султан, — если я не остановлю её. Если назовёшь имена других джиннов, так и быть, прикажу бросить кинжал.
Бахадур по-прежнему не смотрел на меня, его пылающие синие глаза равнодушно наблюдали за султаном. Древний и бессмертный, уступающий одному лишь Всевышнему. Даже полновластный правитель всей пустыни для него ничто. И я ничто, хоть и родилась от него.
Он спокойно опустился на каменные плиты пола и удобно скрестил ноги.
— Все вы когда-нибудь умираете. — Снисходительная улыбка на его устах, казалось, была обращена к несмышлёному ребёнку. Только не ко мне! — У смертных это получается лучше всего.
«Ему всё равно. Родная дочь умрёт, ну и пусть!»
Хищный изогнутый клинок уже коснулся шёлкового халата. Я вечно пачкала кровью вещи, которые одалживала у Шазад. На этот раз подруга не простит. Никогда не простит, что я погибла и бросила её посреди войны.
— Верно, — согласился султан, отворачиваясь с деланым равнодушием, — все когда-нибудь умирают. — Если он и чувствовал разочарование, то никак этого не выказывал. Вёл себя так, будто этот джинн — ничто перед ним. — Брось! — приказал он отрывисто, глянув на меня.
Пальцы разжались, кинжал со звоном покатился по камням. Моё тело снова принадлежало мне. Перехитрить джинна не удалось, да и глупо было надеяться: может ли смертный, пусть и непростой, тягаться с древним бессмертным?
Руки тряслись от пережитого, но ярость тут же вытеснила страх. Я ненавидела свою слабость, подлость султана, но ещё больше — равнодушного папашу, готового спокойно смотреть, как гибнет родная дочь.
Султан приказал мне бросить кинжал, но не запрещал подобрать его снова.
Мои пальцы сомкнулись на рукояти, и я развернулась, отточенным движением направляя клинок в горло жестокому правителю Мираджа. «Один удар, и с войной покончено!»
— Замри!
Приказ прозвучал вовремя. Остриё было на волосок от цели, когда мои мышцы стали будто каменные.
В глазах Бахадура, теперь обращённых на меня, впервые мелькнул интерес.
Султан перевёл взгляд с кинжала на моё лицо. Я ожидала гнева и немедленной кары за покушение, однако ничего подобного не случилось, лишь верхняя губа чуть дёрнулась в насмешливой улыбке.
— А ты, оказывается, опасна, крошка демджи!
Только теперь стало понятно, кого он мне напоминал помимо Ахмеда. Улыбку Жиня я не спутала бы ни с чьей другой.
Глава 16
Я представляла ценность, и только поэтому осталась жива. Иначе султан дал бы мне себя зарезать.
Он решил поместить меня в гарем. Так и сказал: «помещу» — даже не как пленницу, а как необходимую вещь вроде ружья с дорогой отделкой. Пускай лежит, пока не понадобится снова.
А ещё — новые приказы. Он отдал их, поручая меня надзирательнице в форменном халате песочного цвета и тёмной куфии на чёрных волосах. Зачем покрывать голову в дворцовых залах, где всегда прохладная тень?
— Из дворца не выходить! — приказал он мне. Я хотела возмутиться, да что толку? Тело всё равно не послушается. — Ни шагу за стены гарема!
Он знал, с кем говорит, и хорошо продумал слова. Сказал бы: «Не пытайся убежать», и дорога открыта. Убежать и только попытаться — разные вещи.
Поднимаясь по каменным ступеням из подземелья, я оглянулась. Бахадур — мой отец, как бы странно это ни звучало, — провожал нас взглядом, сидя на полу в освещённом кругу. Казалось, даже в человеческом облике он всё ещё горит своим внутренним огнём. Тысячекратно могущественнее меня, проживший бесчисленные жизни ещё до моего рождения, теперь он так же
