Я задавалась вопросом: относится ли эта закономерность к тем полудраконам, которых я еще не встречала? Есть ли связь между их настоящими характерами и странностями, которые их аватары проявляют в моем саду? Например, толстый и лысый Библиотекарь, носивший квадратные очки, сидел в сланцевой каменоломне и, щурясь, рассматривал отпечатки ископаемых папоротников, а потом пальцем рисовал их контуры, которые еще некоторое время висели в воздухе. Мерцающая Тень – бледная и как будто бесплотная – складывала бабочек из бумаги, и они многочисленными стайками порхали по ее саду. Голубика, чьи рыжие волосы стояли дыбом, словно ежиные иголки, брела по реке, оставляя за собой зеленые и лиловые круги. Как эти особенности могли проявляться в их настоящей жизни?
Я мягко поговорила с каждым из существ, кого-то обняла за плечи, кого-то поцеловала в лоб. Многих из них я не встречала ни разу в жизни, но они казались мне старыми друзьями. Я знала их, словно они были мне родной семьей.
Я добралась до лужайки с солнечными часами, со всех сторон окруженной розовым садом. Это были владения мисс Суетливость. В настоящей жизни ее звали дама Окра Кармин, и она служила послом Ниниса в Горедде. Она стала третьим и пока что последним полудраконом, которого я встретила в реальном мире. Сейчас, в моем мысленном саду, она стояла на четвереньках среди розовых кустов и выдергивала совсем еще маленькие сорняки, не давая им ни единого шанса прорасти. У настоящей дамы Окры был уникальный талант – дар предвидения.
А еще, настоящая дама Окра бывала раздражительной и неприятной. Я понимала, что это может стать проблемой, если мне придется собрать всех полудраконов вместе. Наверняка у кого-нибудь из них непростой характер; к тому же они, несомненно, перенесли немало лишений, борясь за выживание. Я прошла мимо золотистого гнезда Зяблика – старика с птичьим клювом вместо носа. Возможно, люди глазели на него, насмехались над ним, угрожали ему расправой. Озлобился ли он? Будет ли рад, наконец, найти безопасное пристанище – место, где полудраконы смогут поддерживать друг друга и жить без страха?
Затем я навестила нескольких порфирийцев, одного за другим – темнокожих, стройных, мускулистых близнецов Нага и Нагини, которые бегали друг за другом наперегонки по трем песчаным дюнам; пожилого Человека-пеликана (я была уверена, что в настоящей жизни он либо философ, либо астроном) и крылатую Мизерер, кружившую в небе. Как-то раз Абдо намекнул, что порфирийцы считали итьясаари детьми бога Чахона и почитали их. Так, может быть, порфирийские полудраконы и вовсе не захотят покидать свою страну?
Возможно, некоторые и не пожелают этого, но чутье подсказывало мне, что кто-нибудь все-таки придет. Почтение было Абдо не по душе – он кривил нос, когда говорил мне об этом, – а что касалось Мастера Разбивателя, я видела своими глазами, что ему порой приходилось нелегко.
Я уже подходила к лугу Мастера Разбивателя. Из травы, словно кривые зубы, торчали восемьдесят четыре мраморные статуи. Почти у всех не хватало частей – рук, голов, пальцев. Мастер Разбиватель, который сам был высоким и похожим на статую, поднимал осколки и составлял из них новые фигуры. Например, он собрал женщину из кистей рук и быка из одних только ушей.
– Ты только что построил этого лебедя из пальцев? – спросила я, пробираясь к нему. Он не ответил. Это было в порядке вещей – я забеспокоилась бы, заговори он со мной. Стоило мне подойти к нему, и я вспоминала тот ужасный день, когда впервые его увидела. Тогда видения охватывали меня независимо от моей воли – я еще не построила сад и не взяла их под контроль.
Перед моим мысленным взглядом открылся крутой горный склон, высоко над городом Порфири. Какой-то мужчина толкал телегу, запряженную быком и нагруженную ящиками, по тропинке, которая уходила вверх настолько резко, что любое разумное вьючное животное ни за что бы по ней не пошло. Я видела, как напряглись жилистые руки мужчины, но он был сильнее, чем казался. Его волосы свалялись от пыли, а вышитая туника промокла от пота. Он прикладывал огромные усилия, чтобы продвигаться по изрытой, заваленной камнями и заросшей кустарником тропе. Когда телега окончательно застряла, он стал вручную поднимать огромные ящики и переносить их к руинам древней башни, опоясывавшим вершину, словно корона. Он перенес все шесть ящиков за три раза и поставил их на полуразрушенную стену.
А затем он голыми руками вскрыл каждый ящик и один за другим подбросил их к небу. Ящики полетели в бездну, и из них, поблескивая на солнце, посыпались солома и посуда. Я слышала, как стекло разбивается вдребезги, как с отвратительным хрустом ломаются ящики и как посреди этого хаоса молодой мужчина кричит на неизвестном мне языке с яростью и отчаянием, которые были мне известны слишком хорошо.
Разбив все, что сам же принес, он взобрался на невысокую скалу и устремил взгляд на горизонт – за пределы города, туда, где небо сливалось в поцелуе с темно-лиловым морем. Его губы шевелились, как будто он произносил молитву. Он пошатывался на ветру и смотрел вниз, на крутой склон горы. Осколки стекла подмигивали ему, сверкая на солнце, и звали его к себе.
В это мгновение произошло невозможное – я поняла, о чем он думает. Он собирался броситься с горы. Его обреченность накрыла меня, словно волна, и я сама ощутила отчаяние. Я лишь следила за происходящим, пока моим сознанием управляло видение. Мужчина не знал о моем присутствии. Я никак не могла приблизиться к нему. Это было невозможно.
Но я попыталась, потому что должна была попытаться. Я потянулась к нему – интересно чем? – и, дотронувшись до его лица, сказала: «Пожалуйста, живи. Прошу».
Он моргнул, словно очнувшись ото сна, и сделал шаг назад. Провел руками по волосам и, шатаясь, отошел к углу старинного форта; там его стошнило. А потом, согнув спину, словно старик, он стал нетвердым шагом спускаться к своей телеге.
Теперь же Мастер Разбиватель так умиротворенно переделывал статуи в моем саду. Я могла взять его за руки и вызвать видение, чтобы узнать, чем он занимается в настоящем мире, но мне не хотелось этого делать. Это было все равно что шпионить за ним.
Я так и не поняла, что произошло в тот день. Не поняла, как я смогла дотронуться до него. Больше ничего
