— Триггер, ясно, — кивнул я.
— А потом просто начнутся воспоминания. И уж с ними делай — чего тебе угодно будет. Берёшь?
— Ну а что с тебя взять ещё? — развёл я руками. — Беру.
— Ну и бери. Тоже мне, писатель. Нет чтоб интересное что-то попросить: невидимкой, там, становиться, или девок голыми сквозь одежду видеть. Нет же — Википедию ему…
— Э, стой, погоди! А что, так можно…
* * *— …было?
Я рывком сел у себя в постели. Сердце бешено колотилось в тщедушной подростковой груди.
— Козёл ты, дядя Петя, — прошептал я. — Не просто козёл, а козлина! А я дебил. Мы прекрасная команда.
Сон из головы выбило напрочь. Я прилёг обратно на подушку и стал смотреть в потолок, освещённый фонарём из-за окна. Тихо… В этом посёлке ночами тихо — как в могиле. Не понять только, нравится мне это, или бесит. Ладно, хватит в себе ковыряться. Посмотрим, чего там мне этот морской котик подарил.
Я закрыл глаза, глубоко вдохнул — и выдохнул. Ещё раз, ещё… И вдруг вспомнил. Воспоминание было до такой степени ярким, что походило на полноценное переживание. Та же комната, только свет горит — бра на стене. И я хожу взад-вперёд, как неприкаянный. В голове только и мыслей, что о Кате и стихах. Прочитала? Что подумала? Как мы с ней встретимся завтра в школе?..
Я открыл глаза. Воспоминание потихоньку растворилось, оставив по себе горькое послевкусие. Подумать только, как больно может сделать девчонка, просто ничего не делая. Интересно, этих её нынешних чувств надолго хватит? Может, к утру уже в себя придёт, да ужаснётся: ах, кому же я поцелуй свой первый отдала… Наверное первый. Больно уж неловко у неё получилось. Потренировать, что ли?
Я усмехнулся.
А сон, однако, так и не шёл, и было такое ощущение, что в ближайшие пару часов не придёт. Я встал, включил свет, посмотрел на часы на стене. Половина третьего. Время-то детское на самом деле.
Как-то так у нас с мамой устоялось, что днём маленькую комнату занимал я, а она сидела в зале, смотрела телевизор. Или на кухне — кроссворды разгадывала. А вот ночью я ложился в зале, а она — в маленькой комнате. Кажется, это произошло после того, как я вырос из детской кроватки, а покупать что-то новое денег не было, и пришлось перебазироваться на диван. В общем, у меня в распоряжении были сейчас телевизор и балкон. Телевизор — отстой, а вот балкон…
Я на цыпочках прокрался в прихожую, взял с пола свою сумку, вернулся в зал. Где этот ваш сраный «Космос»? Вот он. Отлично. Ночь ветреная, холодная, у мамы наверняка форточка закрыта.
Пришлось потрудиться, чтобы почти беззвучно открыть скрипящую и дребезжащую балконную дверь. Потом — чтобы закрыть её за собой. Холодно, блин… Надо было хоть куртку накинуть. А, ладно, война фигня.
Я чиркнул зажигалкой, втянул горький и мерзкий дым. Уставился на фонарь, светящий сквозь крону дерева, на которой почти не осталось листвы.
— Жить, значит, — прошептал я. — На всю катушку… Эх, дядя Петя! Да если б я знал, как это делается — неужто раньше бы не жил…
9
Выспался я хреново, но проснулся легко и просто. Я этот прикол давно просёк: как за двадцать пять перевалило, никаких проблем с ранними подъёмами не стало. Надо в пять встать — встаю в пять, надо в четыре — ок, в четыре. Потом, правда, рубит весь день, но это уже детали, не заслуживающие внимания. А теперь вот оказалось, что эта суперспособность привязана не к телу, а к сознанию. А может, сознание определяет бытие?..
За такими мыслями зубы я чистил очень долго, тщательно. Вот, кстати, что я могу хорошего сделать для себя: заботиться о зубах! В сопляческом возрасте в голове как-то не откладывается такая простая мысль, что зубы — после молочных — одни на всю жизнь. И лучше пять минут в день на них тратить, чем потом, в тридцать лет, плача и матерясь, идти вырывать очередной зуб и грустно трогать языком пустую десну всю оставшуюся жизнь.
— Ой, как ты тут спишь? — сокрушалась мать, открывая балкон в зале. — От соседей куревом несёт — аж глаза слезятся…
Забавно. Когда я взаправду был мелким и даже не думал курить, мама говорила ровно то же самое. От соседей и вправду попахивало дымом. Там алкаши какие-то жили. Живут, вернее. Надо привыкать говорить о настоящем в настоящем времени.
Маму я удивил этим утром трижды. Первый раз — когда встал в шесть утра вместо семи тридцати. Второй раз — когда залез в душ. Утром. В душ. Я.
— Сём, ты не влюбился случайно? — пошутила она за завтраком.
— Думаю об этом, — меланхолично сказал я, жуя кусок хлеба с колбасой и сыром. — А можно?
Мама удивилась в третий раз. Даже растерялась. Мне ведь полагалось покраснеть и либо начать мямлить, либо резко огрызаться.
— Не, серьёзно, — вдруг воодушевился я. — Любовь — это ведь хорошо, да? Прекрасное, светлое чувство, облагораживающее человека. Ты не будешь против?
Мама хлопала глазами. Приоткрыла рот. Не сразу ответила:
— Да… Почему я против-то буду?
Ну как тебе сказать… Потому, например, что когда у меня в восемнадцать лет возникнет большая и чистая любовь, ты костьми ляжешь, чтобы всё обгадить. И пусть по прошествии лет станет ясно, что ты была права, и это был не лучший выбор, но запомню-то я только то, как ты полгода подряд всеми силами истребляла в моей душе всё самое прекрасное, что в ней пробуждалось и изо всех сил тянулось к солнцу.
Но вслух я сказал другое:
— Ну, мало ли.
— Ты главное учёбу не запускай, — сказала мама, с облегчением съехав на привычные рельсы.
— Приложу все усилия, — пообещал я и запил остатки бутерброда подобием кофе.
Желудок работал неохотно. Да, годы потребуются, чтобы объяснить организму: завтрак важен! Но сейчас у меня есть знания, нажитые собственным горьким опытом, и уж я постараюсь сделать из себя лучшую версию. Знать не знаю, зачем, но постараюсь. Во имя дяди Пети! Ура! Да здравствует! Сохраним бассейн дяди Пети! Руки прочь!
— В школу опоздаешь, — выдернула меня мама из облака фантазий. — Что, уже о девочках задумался?
Увы, мама, увы. Твой сын не такой, как был вчера. И задумался он не о девочках, а о мокром мужике в трусах. Но рассказывать я тебе этого не буду. Подумаешь ещё что-нибудь нехорошее.
* * *Первым уроком была математика. Ноги сами принесли меня к знакомому кабинету на третьем этаже, в конце коридора. И появилось давно забытое чувство тревоги, волнения. Екатерина Михайловна,
