— Не смей, твою мать, глумиться над чувствами, до которых тебе — как до принципа неопределённости Гейзенберга!
Сказал — и собой загордился. Пусть будущее у нас и дурацкое, но там, благодаря интернету, даже первоклашкам, по-моему, уже стрёмно не знать про Гейзенберга, Шредингера, квантовые взаимодействия, теорию струн и прочее. Это сейчас, в самом начале двухтысячных, быть тупым считается почётным. И Коля — эталон. Скоро (если уже не) «Бумер» выйдет и поднимет у таких вот дегенератов эрекцию, которая после «Бригады» стала было увядать. А до винрарного «Глухаря», где всю эту мразоту тупую отстреливают и сажают, ещё пилить и пилить нашей цивилизации…
— Ковалёв! — тут же переключилась на меня Михайловна. — Эт-т-то что за выходки?!
Она уже просто перекипала. Взяв указку, как уголовник — заточку, она в два шага приблизилась ко мне, опасно полыхая глазами сквозь стёкла очков. Я готов был обосраться, но язык сработал быстрее, чем мозг, или прямая кишка:
— А я щас в окно выпрыгну!
Михайловна замерла. Михайловна побледнела. Я совершенно случайно угодил ей в такое наиболезнейшее место, что аж самому плохо стало. Тут нужно немного предыстории, которая как раз всплыла у меня в памяти.
Помните, наверное, про Римского? Ну, того пацана, которого нашли повешенным в прошлом году? Так вот, там, как я уже говорил, история мутная была и всяких противоречивых свидетельств набралось немало. Среди прочих слухов и сплетен ходил и такой. Аккурат перед трагедией у Римского вышел с Михайловной конфликт — двойку она ему поставила и исправить не дала. Он просил, просил — она его послала. И вот он ей и говорит: «Я тогда пойду — повешусь!». А она, в присущей ей доброжелательной манере, сказала: «Иди!». Он и пошёл… Михайловна и вправду долго после того случая ходила, как коромыслом отхераченная…
Скорее всего, сарафанное радио уже донесло до Екатерины Михайловны о моём вчерашнем фэйле, но она до этого мгновения как-то не соотнесла меня с окном. А тут я, значит, соотнёс. И к Римскому ниточку прокинул. Вот ведь гадёныш какой…
— Садись, — тихо сказала она мне.
— А может, я — примерчик, того?.. — предложил я, пытаясь хоть немного отыграть назад сотворённое говно.
— На место садись, — чуть повысила голос Михайловна. — Игнатьев — к доске.
К месту я шёл кружным путём — через Игнатьева. Он двинулся мне навстречу.
— Убью, — одними губами прошелестел он.
— Насрать, — в тон ему ответил я.
Погибнуть в бою за любовь — всё-таки почётнее, чем самовыпилиться от безысходности. Даже если эту любовь ты только сегодня утром выдумал, от той же безысходности. Дядя Петя по-любому оценит.
Я забрал с Колиной парты свой учебник и пробрался к своему месту. Катя смотрела на меня со страхом. Но ничего не сказала. Умница, соображает, что лучше дождаться конца урока, а потом уже вломить мне звездюлей по полной программе.
Две девчонки, сидевшие перед нами, покосились на меня и поёрзали. Явно чувствовали себя неуютно с психопатом за спиной. Вот как их зовут, а? Я приоткрыл блокнот, пробежал глазами список фамилий. Н-да… Боюсь, придётся всё-таки прибегать к помощи Гоши. Не щёлкают триггеры в голове.
Игнатьев у доски облажался так, что ни в сказке сказать ни пером описать. И это тупое животное ещё попрекает меня половыми отношениями?! Да если сейчас школу захватят инопланетяне, чтобы похитить пару особей для размножения в условиях инопланетного зоопарка, Колю дезинтегрируют мгновенно и позовут священника, чтобы окропил помещение святой водой. Хотя инопланетяне и не верят в бога. Но священника всё равно позовут — чисто на всякий случай.
Поскольку я временно стал неуязвимым для снарядов Екатерины Михайловны, я решил забить на классную работу и закрыл глаза. Вдох, выдох, вдох, выдох, вдох, выдох… О, тёпленькая пошла! Я увидел недалёкое будущее. Не просто картинку — нет. Я жил. Я чувствовал. Я помнил. Это было какое-то 10D-кино, иначе и не скажешь. Вот заканчивается математика, на которой я не очень даже и облажался у доски — на четвёрку с минусом отработал. Вот мы с Гошей идём по коридору в числе последних. Мы всегда так ходили, чтоб не толкаться. Конец коридора, фойе…
И вдруг меня хватают за шею, дёргают в сторону. Коля Игнатьев. Встал за углом, так, что не видно, и поджидает. А я, как дурак, по стеночке шёл. Я ведь всегда так ходил. Годы пройдут, прежде чем научусь гордо вышагивать посреди коридора.
«Сёма, — омерзительно-ласково говорит Коля, — а чё это ты за конверт Светлаковой вчера подарил?»
«Не твоё дело!» — дёргаюсь я.
«Слышь! — не отпускает меня Коля. — Я тебя нормально спрашиваю».
«Отстань!»
«Да ладно, чё ты! Чё, там письмо любовное, да?»
«Уйди, я сказал!»
Звонок привёл меня в чувства. Я открыл глаза. Коля, обоссанный с ног до головы, шёл от доски к своей парте. Я поймал его бешеный взгляд. Ну, сейчас «разговором по душам» я не отделаюсь. Однако вряд ли Коля начнёт иначе, чем раньше. Предупреждён — вооружён…
Екатерина Михайловна прокаркала домашнее задание, я дисциплинированно записал его в дневник, после чего покидал все свои пожитки в сумку. Катя собралась молча. Я краем глаза заметил, как Гоша топчется неподалёку. Ждёт. Н-да, сейчас будет ржака.
— Дай я твою сумку понесу, — сказал я Кате, вспомнив эту школьную забавную традицию. Типа «застолбить девчонку». Только вот цель у меня была немного другая — хотелось лишить Катю автономности. Не хватало ещё, чтобы этот даун на неё наехал до меня.
Не без колебаний Катя протянула сумку мне. Я повесил её на плечо поверх своей. Тяжело, блин… Надо всё-таки приналечь на физкультурку. Только сначала пачку добью. Физра с курением — так себе сочетание, лучше не начинать.
Екатерина Михайловна устало опустилась за стол, что-то начала просматривать, бумаги какие-то. Я, прикусив нижнюю губу, посмотрел на неё.
— Идём? — нерешительно спросила Катя.
— Подожди меня у двери, хорошо? — попросил я и, найдя взглядом Гошу, сказал ему: — Ты тоже. От двери не отходите. Скоро фокус покажу.
Гоша кивнул и, как верный телохранитель, взглянул на Катю — пошли, мол, хозяин повелел. Когда они вышли — последними — я приблизился к столу Екатерины Михайловны. Она на меня не смотрела.
— Я прошу прощения за то, что сказал и сделал.
Она подняла взгляд. Трудно в нём было что-то прочитать. Глубоко вдохнув, я продолжил:
— Я плохо поступил, знаю.
— Ну вот если Игнатьев дома пожалуется — там и будешь оправдываться, — равнодушно сказала Екатерина Михайловна.
Я поморщился:
— Екатерина Михайловна, Игнатьев меня в данном разрезе вообще не колышет. Я прошу прощения за то, что чуть не сорвал урок. И за то, что сказал вам. Я не собираюсь убивать себя, это была дурацкая
