Поэтому зимняя пора во многом – искупление, время погружения тех избранных мест нашей планеты в метафизическую смерть. Зима – это не столько священное время, сколько священное место, зримый локус[9] Бога. За ней следует весна… И так вращается карусель нашего мира, в той или иной форме сезонность явлена во всех сущих мирах. Но всегда ли будет так? Сомневаюсь. Близится окончательная зима, дамы и господа, ибо, как поведал мне сам Создатель, цикл вот-вот разорвется.
Впервые Он обратился ко мне в ту ночь, когда я бродил по пришедшим в запустение окраинам города – может быть, такого же, как этот, может быть – какого-то другого. Что важно, так это царившая там немая дряхлость – пустыри, обшарпанные здания, угрюмый шарм присутствия человека. К тому времени я почти уже позабыл свое имя, тем самым отказавшись от того, кем я был, и от мира, коему принадлежал. Не ошибаются злые языки, когда твердят, что рассудок мой пал пред лицом недостижимых мечтаний о будущем. Да, я блуждал впотьмах, испуганный и сбитый с толку! Но затем, в том самом месте, куда отправился я, чтоб рассчитаться с собой и с миром, услышал я Голос среди теней и света луны. Не ласковый, не утешающий – просто Голос, лишенный всяческих интонаций. Там, в углу той постылой комнаты, выбранной мною в качестве последнего убежища, сидела похожая на человека фигура – ноги согнутые, как у калеки, только на них и падал свет, а все остальное тело было скрыто темнотой; я видел лишь глаза – два ярких куска голубого стекла… И хотя голос, казалось, исходил отовсюду, я знал, что принадлежал он жалкому тому созданию в углу, земной форме Творца – манекену из рядового магазинчика одежды!
«Я был избран, – говорил Творец. – Я несу послание, которое, как и всякая благодать от Всевышнего, будет презираться людьми или пройдет незамеченным». Какая же сильная аура святости окружала эту презренную фигуру! Вот тогда-то, сложив в уме все намеки, предзнаменования и пророчества, многие из которых были явлены мне готовыми уже изначально, я осознал, что есть Великий Замысел.
«Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю», – сказано было в Писании. И правда – все кроткое, издевательски кроткое, пыльное, жалкое, бесплодное, лежащее в руинах, все то, что не удалось и не свершилось, несовершенное и разрушенное, вынесенное за скобки того, что все мы повадились высокомерно называть Реальностью, Успешной Жизнью – вот то, что наш Бог жалует больше всего! И разве сами мы не сталкивались порой с подобным благословенным царством? Вспомните, как порой путешествовали по пустынной дороге и натыкались на что-то вроде запустелой ярмарочной площади – заброшенные тенты и шатры, сломанные карусели, высокая арка-калитка, похожая на ржавую радугу. Не казалось ли вам, что на месте этом произошла некая катастрофа, оставившая после себя лишь угасшую, сухую, ибо нет в ней соков жизни, материю? Не печально ли было вам осознавать, что созданное некогда ради увеселения превратилось в мавзолей для самого понятия «радость»? И разве не пытались вы оживить это место в своем воображении, запустить мертвые карусели и заполнить ярмарочную площадь яркими цветами и улыбающимися лицами? Мы все так делали – пытались воззвать к несуществующему, воскресить его. И именно этот шаг отдалил нас от Закона и Истины Создателя. Будь мы в гармонии с Ним, наш взгляд, падая на процветание и веселье, не воспринимал бы ничего, кроме призраков, не взывал бы ни к одному чувству, кроме чувства ложной ностальгии. Вот что льстит Его Сердцу, дамы и господа. Вот какую Истину он мне доверил.
Но вкус Создателя к нереальному востребовал, чтобы хоть что-то было изначально реальным, чтобы потом увянуть и погибнуть. Вот почему весь мир вокруг нас существует вообще. От предпосылки перейдите к логически обоснованному выводу – и… занавес! Вот он, Замысел Творца.
…И когда занавес начал медленно подниматься, доктор Хаксхаузен отступил на шаг и возвестил – счастливый и окрыленный:
– Но не думайте, что когда все рухнет, то исчезнет и му-у-узыка!
Зрительный зал погрузился во тьму, и глухо зазвучала заунывная скрипичная мелодия. Хрипло аккомпанировала ей гармошка, образуя жалобный дуэт из мира похоронных процессий и посредственных карнавалов. По обе стороны от подмостков вспыхнули два столба света – двое музыкантов пребывали в них, автоматоны в натуральную величину. Левый раздувал деревянными руками меха гармошки, правый – возил смычком взад-вперед по скрипичным струнам. Гармонист запрокинул голову в приступе деревянного веселья; скрипач пустым взором сверлил свой инструмент. Оба старательно изображали механический восторг.
Остальную часть сцены от края до края тоже занимали куклы – подобия человека. Марионетки свисали с тонких блистающих нитей, подвешенные то на одной, то на другой высоте; позировали манекены, выглядя одновременно и карикатурно, и идиллически в своем окостеневшем умиротворении; на миниатюрных стульях восседали куколки, а кого-то и без особых почестей усадили прямо на подмостки, прислонив спинками друг к другу. При долгом же разглядывании сцены становилось очевидным, что среди искусственных людей затаились и настоящие – этих насмешников доктор Хаксхаузен отдельно нанимал за щедрую плату перед каждым своим выступлением. Задником странному действу служила гигантская люминесцентная фреска, исполненная в черно-белых тонах. С фотографической точностью изображала она пустынную комнату, что могла быть и чердаком, и старой безнадежно захламленной студией. Окно в дальней стене – одно-единственное, лишенное рамы, – выходило на пейзаж еще более безжизненный, чем само помещение. То был вид на небеса и твердь, сросшиеся по линии серого безотрадного горизонта, коробящегося, как старая пленка с немым кинофильмом.
– Теперь вы видите, как все устроено, дамы и господа. Пока мы годы напролет чаяли создать совершенную жизнь в лаборатории, Творец руководствовался самой простейшей инструкцией, наилучшим образом изъявлявшей Его волю. Он всегда опережал нас, видя конец работы еще тогда, когда только-только приступал к ней в начале времен. И у него больше нет времени на эволюционные преобразования. Потому что ни одна истина или жизнь не может существовать в нас таких, какие мы есть, потому что истина и жизнь могут существовать только в разуме, в воле Творца – а мы-то упорно противились этому
