Это были, чаще всего, обычные заправки: не сервисные станции, где можно было по мелочи починить машину, а просто четыре бензоколонки (порой даже две) и скромное служебное строение, на котором было столько надписей и всякой рекламы, что никто не знал, что там под ними. Куиссер заметил, что в детстве его всегда привлекала реклама жевательного табака – и сейчас, будучи критиком-искусствоведом, он восхищался ею и искренне недоумевал, почему никто из художников не использовал такие же визуальные решения или оригинальную концепцию. Как мне показалось, это упоминание Куиссером жевательного табака должно было придать его истории правдоподобие – он так живо все вспоминал. Но когда я спросил, помнит ли он какую-нибудь конкретную марку табака, который так активно рекламировался на заправках, неотделимых для него от ярмарок, он сразу насторожился, как будто мой вопрос ставил под сомнение достоверность его детских воспоминаний. Он тут же увел разговор в другое русло, отметив, что они вовсе не были неразрывно связаны, заправочные станции и ярмарки, однако они всегда располагались рядом и между ними существовала какая-то договоренность. Как ему вспоминалось, покупка горючего давала право водителю и остальным пассажирам машины бесплатно посетить ярмарку. Убеждение это, как он заметил, было сродни той безоговорочной уверенности, что мы испытываем во сне.
Тут Куиссер стал горячо объяснять, что ярмарки эти выглядели не запланированными, а какими-то спонтанными, словно наскоро возведенными на голом клочке земли где-нибудь сбоку или позади заправки. Было ощущение, будто все присутствующие на них собрались после какого-то куда более пышного и значимого празднества. Высокий арочный вход обычно украшали разноцветные лампочки, создавая жутковатый контраст с огромными пустырями вокруг. А уж на закате – ведь именно тогда чаще всего Куиссер и его родители оказывались в этой безвестной глухомани – иллюминация над входом производила впечатление одновременно праздничное и зловещее. Но как только посетитель попадал внутрь, сама ярмарка – скудная коллекция оборудования, оставшегося от какого-то давным-давно уехавшего луна-парка – тут же производила на него удручающее впечатление.
Аттракционов всегда было немного, и работали они редко. Куиссер предполагал, что, наверное, они функционировали, когда их только поставили рядом с бензозаправками, но это явно долго не продлилось. Их закрыли, судя по всему, при первой же поломке. Сам Куиссер никогда не катался ни на чем, хотя уверял, что отец однажды разрешил ему посидеть на спине деревянной лошадки, что была частью нерабочей карусели.
– Это была такая маленькая-маленькая карусель, – сказал Куиссер так, будто видел в этом обстоятельстве некий тайный смысл.
По его словам, все там было миниатюрным. Кроме карусели, которая никогда не работала, тихо простаивая в темноте, было маленькое колесо обозрения, не выше обычного бунгало, порой – маленькие «чашки-вертушки» или «веселые горки». Все было закрыто после того как однажды вышло из строя (если вообще когда-то работало), так и не дождавшись ремонта. Учитывая почтенный возраст этих мини-аттракционов и их запчастей, думалось Куиссеру, вряд ли их вообще когда-нибудь починят. Но в этом застывшем царстве всегда можно было найти самый главный аттракцион – доступный по крайней мере тем, кто заплатил за положенное количество бензина и прошел через арку с лампочками, увенчанную словом ЯРМАРКА, выложенным разноцветными огоньками на фоне огромного, низко нависающего закатного неба. Куиссер обратился ко мне с вопросом: как можно называть нечто ярмаркой, пусть даже бензозаправочной ярмаркой, если нет самой важной части любого балагана – цирковых номеров? Должно быть какое-то негласное правило, какой-то закон, оговаривающий такие вещи, или даже предписание, имеющее особую силу в удаленных районах, сохранивших утерянные большими городами традиции, – и этому уставу, будь он вымыслом иль явью, бензозаправочные ярмарки следовали. Пусть все карусели, горки и чашки стояли отключенными и темными, шатры, за исключением каких-то чрезвычайных обстоятельств (типа урагана), были всегда, и в них давали представления.
Конечно же, эти, как их назвал Куиссер, цирковые номера были не особо затейливыми – даже по ярмарочным стандартам. Тем более те, что служили рекламной уловкой для клиентов заправок, удаленных от основных дорог. Цирковой номер обычно давали лишь один, перед зрителями разыгрывался один и тот же набор сценок. Это была небольшая палатка из грязного рваного полотна. Дверью служил обрывок свободно болтающейся ткани, через которую Куиссер – с родителями или без – попадал внутрь. Внутри было несколько деревянных скамей, слегка увязших в сухой грязи, а перед ними – крошечный помост, приподнятый почти на фут над землей. Освещался он двумя обычными торшерами без абажуров, стоявшими по краям и бросавшими на стены живописные тени. Куиссер сказал, что всегда замечал потертые провода, шедшие от стойки каждой лампы – через цепочку удлинителей – к маленькому кирпичному строению на заправочной станции, скрытому за рекламой жевательного табака и прочей подобной ерунды.
Зрители, входившие в палатку и занимавшие свои места на скамейках, обычно понятия не имели, что им предстоит увидеть. По словам Куиссера, не было никаких афиш или плакатов – ни перед входом, ни внутри. В массе своей, за одним важным исключением, все эти шоу, или спектакли, предлагали примерно одинаковый набор всякой чепухи. Зрители рассаживались на деревянных скамьях – зачастую расшатанных или так неровно установленных на земляном полу, что на них и усидеть было тяжело, – и представление начиналось.
Сценки разнились от представления к представлению, и все их помнить Куиссер, конечно, не мог. Он припоминал нечто, что назвал «Пауко-человеком»: эта миниатюра сводилась к тому, что одетый в дурацкий костюм актер торопливо перебегал из одного угла сцены в другой, а потом ускользал в щель в глубине палатки. Актер этот, добавил Куиссер, был работником заправки – обслуживал бензоколонку, мыл окна и выполнял другую подсобную работу. В иных сценках, вроде «Гипнотизера», униформа работника, засаленный синий или серый комбинезон, предательски выбивалась из-под сценического наряда. Куиссер и сам не знал, почему дал этой сценке такое название: в ней не было ни малейшего намека на гипноз, да и афиш или плакатов с упоминанием гипнотических штучек не имелось и в помине. Просто актер, одетый в длинное свободное пальто, вдруг принимался хаотично жестикулировать руками перед публикой – это выглядело тем более странно, что лицо его закрывала примитивная пластиковая маска, кое-как копирующая черты человеческого лица, с глазницами, заделанными кругляшами со спиралевидным узором. А затем он, спотыкаясь, просто удалялся со сцены.
Куиссер вспоминал еще многое из увиденного: «Марионетка», «Червь», «Горбун», «Доктор Ловкач». За одним важным исключением, все происходило одинаково: люди заходили внутрь
