Он ушел.
Кажется, она швырнула ему вслед проклятие.
* * *И почти в Луговинах Рингил вспомнил, где в последний раз видел свой нож: он положил его в карман кожаного колета в тот вечер в Виселичных Водах, когда нагрянули трупоклещи. Колета, в котором он отправился на кладбище – и там его оставил.
Среди мертвецов.
Глава 14
В Жирную ночь, когда надевали и срывали маски, являлся Инпрпрал и стужа пронзала насквозь, словно клинок, ночь признания, что колесо года повернулось, и наступила неизбежная перемена – Полтар получил знак, которого долго ждал. Он решил, что так и должно было случиться; нехотя оценил символизм произошедшего.
В большей степени его обрадовало, что ожиданию пришел конец.
После встречи с Келгрис он неделями наблюдал за небом, терзаемый ненавистью и страшными мечтами о мести. «Небожители оповестят о своей воле того, кто глядит вверх, – обучал его отец задолго до того, как Полтар полностью осознал, что однажды тоже наденет одеяние с волчьим глазом. – Среди людей, чей мир конечен, ты должен научиться заглядывать за его предел. Ты должен смотреть в небеса».
За словами вскоре последовали дела – Олган, шаман старой закалки, хотел, чтобы сын унаследовал не только его одеяние, но и убеждения. От отца Полтар узнал о сезонах и переменах в расположении Небесного Пути, его цветах и искрах, которые Ураннов жеребец, подкованный железом, иногда высекал, когда Серый Владыка в спешке скакал из Небесного Дома на Землю и обратно. Он узнал, почему Лента то прячется среди туч, то тянется, четкая и яркая, от горизонта к горизонту, словно обещание, написанное блестящим золотом. Он узнал о нраве бурь и редких северных сияний, их намерениях и о том, чьи поручения они обычно выполняли; узнал суть каждого ветра, что проносился над степью, и о чем этот ветер мог поведать имеющему уши. Он узнал, где искать небесное железо, как предсказать, куда оно, скорее всего, упадет на Земле, и в какое время года к нему можно безопасно притрагиваться. Он узнал имена, легенды и заклинания, и однажды, в совсем юном возрасте, увидел, как в хрустальном зеркале, которое отец повернул к темнеющему восточному небу на закате, появился Такавач Многоликий.
«Смотри в небеса».
Но на протяжении недель небеса ему не отвечали.
А потом на зов явился Эргунд.
* * *– Мой брат Эргунд? – Эгар нахмурился, не очень понимая, в чем смысл неожиданного отступления от темы, да и не пытаясь понять. – С чего бы вдруг? Зачем ему свидетельствовать тебе свое почтение? Тебе едва исполнилось шестнадцать, и ты, ради Уранна, лишь доярка. Ты для него никто.
– Для него – не обязательно, как и для этой сучки с поджатыми губами, евойной женушки. Но дело в другом. – Сула переплела пальцы, которые до этого момента занимались другим – куда более интересным – делом, и откинулась назад, сидя на нем чуть выше колен. Вид потрясающий: она была одета лишь в браслеты на запястьях и ожерелья из резной кости, которое Эгар подарил пару недель назад. Но подарки подарками, а ее лицо все равно помрачнело. – Эргунд, мать его за ногу, отлично знает, что я значу для тебя! Хули там, я его повстречала, когда шла на все готовая в твою гребаную юрту. А он мне навстречу, и хоть бы слово ебучее сказал, паскуда. Даже не взглянул в мою сторону, хули! Морда вся перекошенная, будто взбеленился из-за того, что я ему чегось не то сделала.
Эгар вздохнул. Оставленный без внимания член безвольно завалился на бедро. Драконья Погибель потянулся к фляге с рисовым вином у изголовья, глотнул, поморщился и проглотил.
– Послушай, он, наверное, просто ревнует. Сомневаюсь, что за всю унылую жизнь ему удалось хоть раз пощупать такие роскошные сиськи.
Кажется, сработало. Сула опять подалась вперед с улыбкой, подвигала плечами – туда-сюда, туда-сюда. Как и большинство его любовниц, она была девушкой с пышными формами. Ее груди тяжело покачивались в теплом, пестром свете, исходящем из жаровни с сетчатыми боковинами. От движения будто шевелилась змея, вытатуированная у нее от ключицы до ложбинки между грудей. Сула облизала губы.
– Да уж, если у жены рот все время плотно закрыт, отсосать как следует она тоже не сможет, верно? – Она восторженно фыркнула. – Если за год ему такое перепадает трижды – считай, повезло.
– Строго в праздничные ночи, – согласился Эгар и мозолистыми руками обхватил вышеупомянутые груди. Потер большими пальцами набухшие соски, нежно сжал похожую на студень тяжесть. Отпустил еще один незамысловатый комплимент. – К тому же она проводит время в праздности, так что вряд ли у нее такие же сильные пальцы, как у тебя.
В глазах Сулы вновь появился распутный блеск. Она опять взялась за дело и начала обрабатывать его член вверх-вниз. Ах, эти пальцы доярки… Через считанные мгновения он опять был в полной готовности. Сула тоже это ощутила, опять ухмыльнулась, наклонилась и нежно провела одной грудью туда-сюда по головке его члена, а потом по его лицу. Он повернул голову и ухватил сосок ртом, втянул, а потом приподнялся и ухватил ее за бедра. Она тут же качнулась назад и покачала головой.
– О-о, нет. Всему свое время. Самое главное подождет. Мне от тебя не нужен перепихон на две минуты, как с пьяным гуртовщиком, чтобы ты потом смог заняться своими церемониями в отличной, мать ее, форме. Хули там, вождь – будешь лежать и делать, что скажут. А я… – теперь она говорила в такт медленным, ритмичным поглаживаниям, – …выдою тебя досуха. Прямо как одну из моих долбаных буйволиц, ага? Нравится? Вот тогда-то и поглядим, что ты сумеешь сделать для меня.
Эгар тихонько рассмеялся.
– Заставишь меня страдать, сучка, отплачу тотчас, сама знаешь. Будешь вопить, как степная лисица.
Сула, перейдя на труд одной рукой, другой изобразила болтающий рот, смыкая и размыкая пальцы.
– Ага, давай, трынди. Вы, мужики, все одинаковые. Вождь или пастушок – в чем, мать твою, разница?
Вождь многозначительно окинул взглядом роскошное убранство юрты с ее богатыми гобеленами и коврами, жаровней в углу.
– Сдается мне, в это время года холодновато удирать с пастушками, чтобы покувыркаться в траве. Это немаленькая разница.
По лицу Сулы пробежала тень – отголосок легкого, бдительного напряжения, – и ее руки, продолжая делать свое дело, чуть ослабли. Она знала его недостаточно хорошо, чтобы понимать настроение и отличать юмор от истинного недовольства, сердитый рык от удовлетворенного. Ему пришлось нацепить улыбку, высунуть язык и обернуть все в шутку, чтобы она расслабилась.
«Как бы там ни было, – напомнил он себе, – какие бы сиськи и пальцы доярки у нее ни были, это еще одна похабная скаранакская пастушка, которую ты сюда притащил,
