– Хм. Жаль, что ты не бросила кости для своего зятя, верно? – Рингил кивком указал на труп. – Кое-какие подсказки о грядущем ему бы пришлись кстати, да?
Это ее проняло. Она прищурилась и взглянула с ненавистью. Ничего удивительного, Рингил этому почти обрадовался. За вычурным, рассчитанным на толпу обликом и причудливыми выходками у истинных болотников прятался тонкий хребет гордости, которой почти лишились прочие наомские кланы. Они жили за пределами города не только в физическом смысле, что порождало особую независимость. К внешним проявлениям богатства и политической власти они относились с подчеркнутым отсутствием уважения. Этим качеством Рингил восхищался, в отличие от остального – по сути, довольно неряшливого и омерзительного культурного похмелья тех времен, когда наомцы еще не переселились в города. Подростком он часто мечтал, приходя в себя после очередной выволочки от Гингрена или наставников, как сбежит на болота и будет там жить с местными. Ему нередко случалось заметить над равниной мерцающие огни их стоянок, и он чувствовал расстояние, свободу под открытым небом, которые они обещали – словом, вел себя как любой другой ребенок.
Милая картинка. Но реальность оказалась слишком тяжелой, сырой и вонючей, чтобы устроить такое на самом деле.
А еще зимой на болотах можно было дать дуба от холода.
Предсказательница резко опустила скрещенные запястья. Руки повисли вдоль тела, шаль снова упала и прикрыла их. Она уставилась ему прямо в глаза. Когда болотница снова заговорила, шевелились только ее губы.
– Знаешь, – произнесла она негромко, – я скажу тебе, что вижу, и денег не возьму. Ты постиг войну, носишь ее дух глубоко внутри, в точности как тот, кто наверху, хранит в себе сталь. Она так же глубоко засела, такая же жесткая и неподатливая ко всем мягким вещам, кои составляют твою суть, коих ты желаешь и коими владеешь. И раны от нее такие же болезненные. Ты думаешь, что однажды от нее избавишься и ведешь себя так, словно рана когда-нибудь заживет. Но тебе – как и ему – не познать исцеления.
– Ух ты. – Рингил поднял левую руку и постучал пальцами по рукояти Друга Воронов. – Какая смекалистая. Извини, бабуля. Со мной такой фокус не пройдет.
Предсказательница чуть повысила голос.
– Помяни мое слово. Грядет битва, сражение сил, каких ты еще не видел. И эта битва разрушит тебя, разорвет на части. Восстанет темный владыка, о чьем приходе возвестил болотный ветер.
– Ага. Пару недель назад я потерял карманный нож. Не знаешь, где он?
Она оскалила зубы и огрызнулась:
– Среди мертвых. Забытый.
– Ну да. – Он кивнул ей и начал поворачиваться. – В общем, мне пора.
– Ты убивал детей, – бросила она ему вслед. – Этой ране тоже не суждено затянуться.
Рингил застыл как вкопанный.
И опять его поле зрения будто выгорело, уступив место чему-то иному. Он снова стоял посреди двора, в кучке зевак, которые пришли поглядеть на умирающего Джелима Даснела. Трибуны разобрали, клетку подняли выше. Пятна на каменных плитах внизу подсыхали.
Шел день второй.
Чтобы выбраться из-под домашнего ареста, понадобилось немало времени. Это было решение Ишиль. Когда Гингрен наконец привел его домой в день казни – бледного и дрожащего, испачканного блевотиной, – Ишиль, взглянув на сына всего раз, вышла из себя. С ледяным спокойствием отослав его в комнату, она обрушилась на мужа как буря. Весь дом слышал ее крики. Это был единственный на памяти Рингила случай, когда мать по-настоящему дала волю гневу, и хотя он не видел, чем все кончилось, отсутствие отметин на ее лице следующим утром намекало, что Гингрен не выдержал натиска. После этого слуги передвигались по дому на цыпочках, и приказ Ишиль никто не ставил под сомнение – Рингилу запретили покидать родные стены до конца недели. Джелим был сильный парень, и все знали, что палачи Каада при необходимости могут длить страдания преступника, посаженного на кол, три-четыре дня – если жертва достаточно выносливая.
На рассвете Рингил вылез в окно спальни и по карнизам с палец шириной добрался до угла дома, где перелез через крышу и попал в конюшню. Кутаясь в невзрачный коричневый плащ, чей вид не выдавал стоимость, он протиснулся сквозь дыру в заборе и побежал к Восточным воротам.
Когда он туда добрался, Джелим был еще в сознании.
И дети бросали в него камни.
Такое случалось, причем нередко. Умение точно попадать в цель и достаточно большой камешек позволяли качнуть приговоренного на колу, чтобы он вскрикнул. В отсутствие стражи предприимчивые беспризорники иногда собирали камни и продавали желающим за гроши.
Первому мальчику, которого заметил Рингил, было лет восемь – лицо свежее, улыбка до ушей, – и он, взвесив камень в руке, шагнул вперед, прицелился. Сверстники радостно вопили и давали советы. Рингил, онемевшй и ошеломленный, не понял, что происходит, пока снаряд не взлетел и со звоном не ударился о прут клетки.
Джелим издал визгливый звук, почти как девчонка. Рингилу показалось, что он слышит сквозь мучения исковерканное «умоляю».
– Эй, хватит! – крикнул кто-то. – А ну, пошли отсюда!
В ответ раздался смех, причем и взрослый.
– Да пошел ты, дед, – бросил розовощекий мальчишка и, готовясь к следующему броску, завел руку за спину.
Рингил его убил.
Все случилось так быстро, что никто – Рингил и подавно – не понял, что он делает. Он схватил мальчишку за локоть, уперся ладонью ему в затылок и резко дернул. Мальчик заорал, но недостаточно громко, чтобы заглушить звук, с которым сломался его плечевой сустав.
Этого было мало.
Рингил повалил его, не замечая трепыханий, и ткнул лицом в мостовую. Кровь на испачканных в навозе каменных плитах, влажное хлюпанье. Он думал, пацан еще жив, когда поднимал его голову в первый и второй раз, думал, что еще слышит его вой, но с третьим ударом все резко затихло. А после четвертого и пятого точно было кончено.
Он продолжал бить.
Его уши пронзил тонкий, высокий визг, похожий на свист забытого на плите чайника.
К моменту, когда его оттащили, в разбитом лице мальчишки почти не осталось ничего человеческого. Лишь когда Рингила поволокли в сторону – а он все дергался, рычал и тянулся к остальным беспризорникам, в ужасе разинувшим рты, – до него дошло, что пронзительный звук исходит из его собственного горла, и где-то рядом в двери скребется безумие.
«Ты убивал детей».
Он встряхнулся.
«Бред сивого ящера и удачные догадки, Гил, как и прочее. Война – аксессуар, любой здоровый мужчина твоего возраста или старше успел его поносить». Мужчина с мечом на спине и выправкой воина, с отрешенностью в глазах, о которой ему было известно. Проницательная гадалка могла просчитать
