– Нет. – Слабая улыбка. – Черный народ – инженеры. Они любят кружные пути. Вообще в этом они смахивают на людей. Ты и не догадываешься, насколько вы со временем станете похожи.
– Кое-кто из знакомых мне пуристов-маджаков расстроится.
Двенда пожал плечами.
– Они не доживут. Ни как культура, ни как отдельные личности. И, если на то пошло, ты тоже, вместе со всеми городами Лиги и Империей.
– Когда ты говоришь вот так, свысока, это сильно раздражает. – Рингил тоже улыбнулся. – Только без обид, если можно.
– С чего мне обижаться? Очевидно, что я более высокоразвитое существо.
– Так это правда, сказки и расхожие легенды про олдрейнов. Вы бессмертны.
Двенда снова пожал плечами.
– Покамест.
Рингил расхохотался. Не смог удержаться.
– Совсем как тот лающий черный пес, да? Откуда же люди о таком узнали?
Отголоски его смеха заметались под потолком пещеры, а потом затихли во тьме одно за другим. Двенда нахмурился.
– Черный пес?
– Не имеет значения. Просто одна деталь, которую я услышал на днях. – Рингил огляделся в полумраке, пытаясь вспомнить, о чем они говорили по вечерам, когда собирались поболтать у Шалака. В хорошей компании, с сыром и вином, только и оставалось, что выдвигать умозаключения одно другого невероятнее. – Итак, это место. Наверняка какая-то часть Олдрейнских болот. Тех пространств, что находятся между мирами, «и неподвластны узам из секунд, минут и часов». Пространство Безвременья.
– Да, его так называли. Это один из вариантов.
– И ты переправил меня сюда. Как, с помощью колдовства?
– Можно сказать и так. Но если не усложнять, я тебя принес. Когда призываешь аспектную бурю, водоворот альтернатив, она перемещает все в радиусе действия. Обхватив меня, она прихватила и тебя заодно.
– Ловкий трюк. Сможешь меня научить?
– Нет. Тебе придется… эволюционировать, прежде чем это станет возможным.
Взгляд Рингила упал на черную фигуру у стены. Теперь он увидел, что это костюм – что-то вроде доспеха, – подвешенный в паре футов от пола каким-то непостижимым образом. Он приблизился, изучая гладкие овальные изгибы шлема, у которого не было видимых украшений, и он сильно напоминал голову какого-нибудь лоснящегося морского млекопитающего, всплывшего подышать.
– Твой?
– Да.
Рингил протянул руку и коснулся бедра костюма. Материал был прохладным наощупь и мягким, больше похож на шкуру, чем на кольчугу. Наверное, облегает носителя как вторая кожа. А забрало – он лишь теперь его разглядел – было из стекла, такого же черного, как остальной костюм, и его вмонтировали в шлем с точностью, какую он до сих пор видел лишь в лучших образцах тонкой работы кириатских инженеров.
Он почувствовал, как сзади приблизился двенда. Приподнял одну пустую штанину доспеха, затем отпустил. Тихонько раскачиваясь, она коснулась стены.
– Ты не надел это, когда напал на меня.
– Нет. Не было времени. – Рингилу показалось, что в голосе прозвучала ирония. – Да и необходимости, как выяснилось в итоге.
Рингил ощутил мягкое и нежное прикосновение к загривку. Развернулся и увидел прямо перед собой двенду, смотревшего ему в глаза. На этот раз костер в животе разгорелся мгновенно, ревущее пламя взвилось стеной и лизнуло ребра.
– Тебе повезло, – нетвердым голосом сказал Рингил.
Двенда будто продвинулся вперед, сделал единственный плавный шаг. Высокий и широкоплечий, он нависал над Рингилом.
– Правда?
И Рингил… Теперь он ничего не мог поделать с юркой улыбкой, которая пряталась в уголках его губ и не желала исчезать. Он почувствовал, что дыхание становится глубже, а внутреннюю часть рук и бедер словно обжигает горячим воском в такт сердцебиению. Его член превратился в горячий железный прут, прижатый штанами, которые вдруг стали тесны. Двенда провел руками вдоль его тела, и Рингил отчетливо, с трепетом, почувствовал прикосновение, легкое как паутинка, хотя пальцы к нему не притронулись.
– Который сейчас час? – спросил он хриплым голосом.
Вопрос возник из ниоткуда, в силу непостижимой причины. Рингил не понимал его смысла, лишь осознавал, что происходящее чем-то напоминает последние конвульсии утопающего.
Двенда встал вплотную к нему, и лицо Рингила утонуло в его тени. Пляшущие огоньки свечей в глазах – и о, боги, – огромный железный стояк, не хуже, чем у самого Рингила. Наконец руки олдрейна коснулись его.
– Никакой час, – прошептали ему на ухо. – Здесь время – это я; и я – все время, которое тебе нужно.
Прохладный рот припал к его собственному и вновь вынудил губы открыться. Ромбовидные пятна света и тьмы скользнули по нему и насквозь, а потом весь мир перевернулся набок в ворохе искр, словно упавший канделябр посреди стола, ломящегося от блюд, брошенных в полумраке в ожидании любого, кто соблаговолит прийти и наесться в свое удовольствие.
Если влажный воздух и был прохладным, он этого не заметил, пока лишался одежды; пока горячие поцелуи двенды прокладывали дорожку по шее и обнаженной груди; пока нетерпеливые руки стягивали с него бриджи поверх сапог, а за бриджами – и белье; пока двенда, опустившись на колени, не обхватил ртом головку члена Рингила.
Он ахнул и изогнулся от внезапно нахлынувшего жара, а потом, когда ритм фрикций зубами и языком установился, он схватил двенду за плечи, запустил пальцы в волосы и сжал. Из него вырвался долгий стон, контрапункт к тихому пыхтению, которое издавал двенда, пока его губы двигались вверх-вниз. Прохладная рука обхватила мошонку, а потом один длинный палец направился к завитку его ануса. Двенда каким-то колдовством смочил кончик пальца чем-то скользким и влажным, будь то слюна или нечто другое, и Рингил почувствовал, как раскрывается, что его умело и коварно насаживают на кол – и от этого екнуло сердце.
Молодые конюхи в Виселичных Водах так себя не вели.
А потом двенда мягко увлек его на пол, и если камень под ними и был холодным, Рингил этого тоже не заметил. Он приподнялся и окинул взглядом собственное тело, все еще в сапогах и со спущенными бриджами, и темную фигуру, что сгорбилась, свернулась на его ногах и бедрах, опустив голову, словно кормящийся зверь, и где-то, явно далеко за пределами ви́дения – умопомрачительно-размеренные движения рта вверх-вниз, исследующий палец, то проникающий внутрь неизведанной территории, то покидающий ее. Аромат тела двенды, сводящая с ума пряная смесь и едва уловимый намек на запах дерьма из его открытого ануса. И рот, и палец все продолжали и продолжали приближать его дюйм за дюймом к краю пропасти…
И сбросили.
От силы, которая пронеслась сквозь тело Рингила, когда он кончил в сосущий рот двенды, он изогнулся так, что едва не сломал спину. Он приподнялся на каменном полу, снова рухнул, подергиваясь и – он осознал это с внезапным, холодным потрясением – смеясь и бормоча одно слово: «Нет, нет, нет, нет, нет…»
От этого у него на глазах выступили слезы – впервые с юности, после кровавой бойни на его первом поле боя.
Когда сил в
