— Вы, Катенька. Вы, — промолвил Рудин. — Идемте.
Он дал ей обуться и взять халат, к которому Катя потянулась по привычке. Покидаешь жилой отсек — одеваешься в рабочее. Артем высунулся было с кухни, но Рудин зыркнул в его сторону так, что денщик юркнул обратно и, кажется, даже ойкнул. Они действительно отправились в Катин кабинет и почему-то, войдя в знакомое помещение, Катя почувствовала определенное облегчение. Как говорится, дома и стены помогают — пусть сейчас это и не дом, Катя ощущала спокойствие и уверенность. Рудин огляделся и закрыл дверь.
— Что дальше? — спросила Катя, стараясь придать голосу максимальное равнодушие. Меньше всего ей хотелось, чтобы Рудин понял, как у нее поджилки трясутся и сводит живот. Как говорилось в старом и глупом анекдоте, это не от страха, а от лютой ненависти — и Катя никогда не думала, что одновременно сможет испытывать и то, и другое. Сейчас она совершенно искренне ненавидела Рудина и, в принципе, не могла объяснить, почему: в принципе, он не успел сделать ей ничего плохого.
Рудин снял пиджак, небрежно бросил на спинку рабочего кресла Кати и принялся засучивать рукава. В его движениях было столько неторопливого палаческого спокойствия, столько равнодушного профессионализма, что Катя просто застыла на месте, не в силах ни бежать, ни бороться.
— Ничего страшного, — небрежно сказал Рудин. — Если, конечно, не будете дергаться.
— Не буду, — мрачно ответила Катя, прикидывая, чем бы сподручнее ударить его по голове в случае проблем. Конечно, вряд ли она сумеет удрать после покушения на гхоула Совета — даже до лифта не доберется, не говоря уже о выходе на поверхность.
— Тогда раздевайтесь до белья, — улыбнулся Рудин и указал на стол. — И ложитесь.
Некоторое время он наблюдал за выражением покрасневшего лица Кати: стыд, обида, гнев переплетались на нем в причудливых объятиях. В конце концов, она сумела взять себя в руки и напряженно выдавила:
— Это стол для мертвецов.
Рудин равнодушно пожал плечами.
— Он подходит мне по высоте. А будете выделываться — быстро перестанете отличаться от своих жмуров. Для работы мне, честно говоря, и пальца вашего хватит.
— До сих пор не можете успокоиться? — съязвила Катя, расстегивая рубашку. Рудин и бровью не повел, но по его ауре прошла легкая волна досады, и, к своему великому удовольствию, Катя ее не упустила. — Ловко мы тогда вас с носом оставили.
— Ловко, да, — спокойно согласился Рудин. Видимо, он сделал все, чтобы не поддаваться на провокации. — Если больше нечем похвалиться, то давайте начнем.
Затем, видимо, сочтя, что Катя слишком долго копается с одеждой, он подошел и, схватив эндору в охапку, буквально вытряхнул из брюк. Катя взвизгнула. Ее самым натуральным образом стала бить дрожь от отвращения. Рудин устроил ее на столе и принялся демонстративно вытирать ладони носовым платком.
— Постарайся расслабиться, Катерина, — холодно посоветовал он, закончив ритуал символического очищения от прикосновения к эндоре и брезгливо выбросив платок в ведро для бумаг. — Я буду строить рамку. Станешь метаться, она тебя разрежет. Мне-то все равно, решай сама, как хочешь остаться…
— Приступайте, — процедила Катя. Металлическая поверхность стола леденила все тело, но Катя дала себе слово, что трястись не будет. Рудин, судя по всему, испытывает несказанное наслаждение, когда она готова расплакаться, и Катя не собиралась доставлять ему удовольствие. — Метаться не стану.
— Умница, — с неожиданной мягкостью похвалил Рудин. — Пока я готовлюсь, послушай. Итак, ты, грубо говоря, нулевой пациент, и есть все основания считать, что у тебя сохранилась максимальная связь с владельцем книги…
— Это я уже поняла, — перебила Катя. — В зале заседаний ты был очень красноречив.
Рудин, который тем временем разминал запястье правой руки, воззрился на нее так, словно в комнате заговорила мебель и сказала ему какую-то гадкую до невероятности чушь.
— Я не разрешал перебивать, — процедил он, и его холодный мрачный голос поставил бы на место любого выскочку — но не Катю. Ей, в общем-то, внезапно стало все равно, что с ней будет. — И не разрешал мне тыкать.
Катя пожала плечами.
— Я тоже не разрешала тыкать, — твердо сказала она. Улыбка Рудина была похожа на оскал очень опасного хищного зверя. Приблизившись к столу, он склонился над Катей, на какое-то мгновение оглушив и смяв тяжелым запахом усталости и откровенной злобы, и заговорил — медленно, отчетливо, так, чтобы не оставалось простора для толкований:
— Кать, мне тебя не жаль. Ты умная девочка, пойми правильно. Людям во власти ты нужна. Ты им важных свидетелей с того света приводишь. А вот мне все равно, жива ты или нет. Станешь раздражать — выпотрошу так, что закапывать будет нечего. А от Знаменского и его шефа отбрешусь, авось не в первый раз.
Он сделал паузу, оценивая выражение ее побледневшего лица, и добавил:
— Впрочем, все-таки можно на «ты». Меня зовут Сергей. Твое имя я знаю.
Катя зажмурилась. Рудин выпрямился и сделал несколько шагов в сторону, неприятно похрустывая пальцами. Почему-то Кате подумалось, что именно с таким отвратительным звуком он будет ломать ей кости, если понадобится, и Эльдар, так старательно избегавший смотреть в ее сторону, уже не придет, чтобы защитить.
Послышался легкий треск, и от пальцев Рудина отделилась сияющая бледно-голубая паутина, та самая рамка, которую он настраивал для работы. Когда сеть опустилась на Катю, та скорее догадалась, чем ощутила, что горит кожа. Боли почему-то не было — Катя обоняла отвратительный запах горящего мяса, но чувствовала только холод, идущий от поверхности стола.
— Не дергайся, — снова посоветовал Рудин. — Нарежет порционными кусочками. Сейчас еще немного пожжет и отпустит.
Катя и не дергалась — она лежала неподвижно, как мертвая или как деревянная кукла, у которой выдрали душу, брезгливо изучили, перебрасывая с ладони на ладонь, и небрежно запихали обратно. Вскоре сеть с неприятным чавкающим звуком отлепилась от ее тела и рассыпалась в воздухе пригоршней искр. Рудин, смотревший на Катю так, словно пытался отследить малейшие изменения в выражении ее лица, довольно кивнул и подошел к столу.
— Теперь терпи, — сказал он и прижал указательный палец к левой ключице. Вот это было действительно больно. Катя закусила губу, чтобы не заорать: кожу под пальцем жгло, словно туда попала кислота. Однажды в школе, во время лабораторной по химии Кате на руку попала кислота — впечатлений хватило надолго.
По виску стекла капля пота. Рудин перевел руку вниз и накрыл ладонью левую грудь Кати. «Если у меня сейчас остановится сердце, то я не удивлюсь», — подумала Катя. Рот наполнялся кровью из прокушенной губы, и Катя молилась только об одном: не кричать. Палач и садист не должен увидеть ее слез и услышать криков.
Рука легла ниже, под ребра. Катя смотрела вверх, туда, где устало гудела лампа,
